Дун Си - Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси [антология]

В комнате было очень тихо, только неизвестно откуда доносилось гудение. Лу Сяобин ощутила на затылке пронзающий холод.

Ван Чэнь, расставив руки, опирался на стул, выражение его лица было непринужденным — история матери Лу Сяобин не показалась ему сколько-нибудь удивительной. «Вдова воспитывает ребенка, а кто-то помогает», — неважно, что у людей на шахте никакой культуры нет, когда языком чешут — правду говорят. Это ли не еще одно тому свидетельство? С другой стороны, он мысленно сказал себе: «Интеллигенты, мать их, тоже люди!» Он не знал, хорошие это слова или дурные, доброжелательные или злобные, но, глубоко-преглубоко вздохнув про себя, словно обрел новую жизнь, словно взбодрился духом и просветлел умом.

Он сжал руку Лу Сяобин и сказал:

— Отдохни, молоко поможет тебе уснуть.

Эти успокаивающие, сглаживающие углы слова действительно превзошли ожидания Лу Сяобин. Она смогла рассказать об этом деле и уже обозначила свою позицию, даже готова была отчаянно защищаться. Она подняла голову, пристально вглядываясь в лицо Ван Чэня. Лу Сяобин не могла знать, о чем он думает. Он не считал случившееся чем-то из ряда вон выходящим, а потому выглядел совершенно спокойным. Ей вдруг захотелось плакать, может, из-за того, что она была тронута его заботой, а может и по другой причине.

Мужчина просидел в палате всю ночь. Лу Сяобин осталась дома, в том числе и для того, чтобы дать им с матерью возможность побыть наедине.

После обеда мужчина собрался уходить. Воспользовавшись тем, что мать дремала, Лу Сяобин сообщила мужчине, что хочет с ним поговорить. Они спустились вниз и присели в укромном уголке цветочного сада.

Мужчина был несколько напряжен. Он наблюдал за тем, как Лу Сяобин вырастает из пяти-шестилетней маленькой барышни в ту, что выше матери на полголовы, да еще и при парне. Если бы в самом начале, подумал мужчина, он женился на ее матери, она была бы их дочерью. И сразу же ему показалось, что думать так неправильно. Сам не свой от страха, он услышал вопрос Лу Сяобин:

— Что собираетесь делать потом?

С высоченного дерева доносилось пение цикады, то смолкало, то раздавалось вновь. Каждое окно в здании напротив было завешено голубыми шторами, которые неровно колыхались на ветру. Лу Сяобин изучала профиль мужчины. Двадцать лет. Этот мужчина был связан с ее семьей уже двадцать лет. Даже когда он не улыбался, в уголках его глаз виднелись тонкие морщинки. На коже шеи тоже появились признаки дряблости. Лу Сяобин тихонько вздохнула. Никакие эмоции, будь то любовь или ненависть, в данный момент не могли вытеснить беспокойства о будущем матери.

— Что дальше делать? — вновь спросила она. — Вы никогда не думали?

— Честно говоря, я не знаю, — ответил он, едва шевельнув губами.

Лу Сяобин с досадой отвернулась. Она изо всех сил сдерживалась. В какой-то момент у нее даже в висках застучало.

Голос мужчины дрожал, словно рисовая солома на ветру.

— На то, что мне в свое время не хватило решимости, сейчас уже не хватит сил… Моя дочь твоя ровесница.

Пение цикад постепенно нарастало. Оно ужасно бесило. Пару окон закрыли изнутри. Подул горячий ветер, принесший сухой жар с окружающих бетонных площадок, он заползал в ноздри так, что дыхание перехватывало. Неподалеку под бело-синим полосатым зонтом от солнца праздно сидела старушка, державшая холодильник с прохладительными напитками, и неудержимо клевала носом. Стукаясь лбом о бок холодильника, она просыпалась, подпирала голову и оглядывала округу мутным взором, после чего вновь мало-помалу поникала головой. При виде всего этого на Лу Сяобин волна за волной накатывало уныние.

Мужчина достал из кармана рубашки конверт и передал ей в руки.

— Там десять тысяч, — сказал он. — Покрыть расходы на лечение.

Глядя на сверток с деньгами, Лу Сяобин словно вновь видела те дни, когда она брала со стола деньги на учебу. Однако сейчас у нее было совсем другое чувство — чувство безысходности и тревоги за мать, а еще смутная нотка удовлетворения. Ведь мужчина все-таки провел с матерью двадцать лет. Его чувство, которое долго время томилось в подполье, в нужный момент показало истинную силу.

— Спасибо, — коротко ответила Лу Сяобин.

От этого короткого «Спасибо» в душе мужчины мгновенно всколыхнулась приливная волна. Его кадык долго прыгал вверх-вниз, прежде чем он с величайшим трудом вытолкнул из себя секрет:

— Ты не должна ненавидеть мать… я… я болен… моя дочь приемная…

Лу Сяобин замерла, напряженно выпучив глаза, словно услышала загадочный стук в дверь среди ночи.

Горло мужчины перехватило, и он долго не мог заговорить вновь. Но когда ему удалось это сделать, он вдруг успокоился, словно говорил о чьей-то чужой боли.

— Мы с твоей матерью любили друг друга, когда были молоды, — медленно произнес он, разглядывая пышно цветущие в садике канны [79] Канны — растение родом из Центральной и Южной Америки с крупными декоративными листьями, длиной до полуметра, разных окрасок — от светло-зеленой до коричнево-фиолетовой в полоску. Цветы канны крупные, интересной формы и различных окрасок. . — Когда грянула «культурная революция», нас сослали в деревню. В ночь перед разлукой я виделся с твоей матерью, но меня схватили хунвэйбины [80] Хунвэйбины — «красные охранники», члены созданных в 1966–1967 годах отрядов студенческой и школьной молодежи в Китае, одни из наиболее активных участников «культурной революции». . Чтобы дать твоей матери уйти, я полез в драку, и в итоге они ногами повредили мне… потом я женился на девушке из той деревни, у нее была эпилепсия…

Цикады вопили так громко, словно непокрытая электрическая пила; утихнувшее было пение раздалось вновь, в один миг взвившись до самой пронзительной ноты. Лу Сяобин ощутила, как под ложечку ей впиваются острия клыков. Она не смела поверить и сперва медленно, а затем все быстрее замотала головой. Она хотела закричать, но горло словно онемело, и только рот открывался вхолостую.

Когда она вернулась в палату, мать еще не проснулась. Глядя ее запавшие щеки, Лу Сяобин не могла простить себя. Еще только вчера она считала, что извиняться следует ее матери, да еще и была растрогана тем, что извинила ее. Всего за одну ночь мать стала той, перед кем следует извиниться, а ей самой теперь никогда не будет прощения!

Сотни и тысячи раз обдумывала она ту черную, хоть глаз выколи, ночь. Каждый раз она казалась пустой и безжизненной, словно целую жизнь назад. Почему-то подумала и о родителях Ван Чэня. Определенная интуиция вселила в нее надежду, что его мать смогла завести себе любовника. Это необходимый суррогат любви для женщины в безнадежном браке. Пусть бы у нее и правда завязывались отношения, это можно было бы понять и простить, потому что подоплекой всему было чувство. В таком случае, почему же она не могла понять собственную мать? Пусть даже потом она принять ее положение, вошла-то она в него с позиции, что мать принесла собственное тело в жертву, чтобы она, Лу Сяобин, могла мчаться к светлому будущему. В конце концов она пришла к выводу, что отношения матери с мужчиной были ради чистой выгоды, случись такие вне брака, это была бы самая-самая непозорная сделка. Но жизнь ударила ее палкой по голове. Удар выбил ее из колеи, даже дыхание съежилось, стало медленным и осторожным, словно паутинка в воздухе.