Дун Си - Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси [антология]

Однако мать все-таки не могла не проникнуться состраданием. Как могла она не понять эмоционального разочарования и глубокой обиды дочери? Но нужно было сказать, что в этой жизни самое важное — это все же повседневные, банальные человеческие потребности. Про себя она сокрушалась, что в золотые годы «Бочэн вэньсюэ» печатали тиражом почти шестьдесят тысяч, а сейчас при хорошем раскладе даже пятисот экземпляров не набирается. В свое время старый главред ездил в деревню собирать народные песни и сказания и вернулся с одной историей. В дверь одного молодого писателя, который недавно женился, как-то раз в полдень начал кто-то с грохотом стучать, громко выкрикивая его имя: «Чжан Пэнцзюй! Чжан Пэнцзюй!» Он ревел так, что даже стекла тряслись. Вся улица перепугалась, люди один за другим выбегали посмотреть, в чем дело, и стояли на солнцепеке. Несколько молодых людей, скалясь от уха до уха, сказали: «Человек с молодой женой ласкается, чего ты разорался?» Человек у двери помахал зажатым в руке журналом, потея лицом и головой, сбивчиво отдуваясь от волнения, в конце концов досказал фразу целиком так, что стало понятно: «Чжан Пэнцзюй, твоя повесть вышла в „Бочэн вэньсюэ“!» Не успели его слова коснуться земли, как из дома послышался топот ног по содрогающемуся полу. Задребезжал засов, распахнулась дверь, и Чжан Пэнцзюй вылетел на улицу. Он был совершенно гол, только вокруг талии была повязана накидка от подушки, схватил выставленный ему под нос журнал и лихорадочно пролистал до нужной страницы. Головы всех присутствующих склонились над страницей, чтобы вместе с ним облизать взглядом три слога: «Чжан Пэнцзюй». Рот Чжан Пэнцзюя распахнулся, и оттуда полилось безостановочное «Едрить, едрить…», он хлопнул себя по ляжке и уселся на корточки, а затем тут же возбужденно вскочил. В результате накидка на поясе развязалась и упала. Все присутствующие сподобились узреть чжанпэнцзюев торчащий стручок, застывший, как пест, и задорно оттопыренный. С тех пор Чжан Пэнцзюя никто не называл по имени, все стали называть его «Чжан Едрить». Они сделали вид, что история их насмешила, но внутри каждая испытала настоящее удовлетворение. С этой историей старый главред обошел большие и малые сообщества писателей, и это был самый отрадный и живой монолог в ту эпоху расцвета литературы. Однако сейчас люди стали жить в спешке, и в этом иллюзорном мире небытия никто больше не ищет веселья. Славные годы литературы превратились в кучу ветоши, а залежавшиеся экземпляры «Бочэн вэньсюэ» продавали мусорщику по четыре цзяо [86] Цзяо — денежная единица, 1 юань равен 10 цзяо. за цзинь, чтобы хоть немного окупить себестоимость. Позже кто-то из редакции снова отправился собирать народные песни и нашел дом Чжан Пэнцзюя. На столе у него по-прежнему лежали писчая бумага и ручка, но уже не для литературного творчества. Будучи председателем канцелярии при уездном партийном комитете, он целые дни проводил на собраниях, где торопливо записывал выступления руководства и итоги работы.

Когда Ван Чэнь откровенно рассказал матери Лу Сяобин, что когда она выйдет из больницы и Лу Сяобин отвезет ее обратно в Бочэн, они получат свидетельство о браке, а его родители приготовились купить для него в Пекине квартиру, она немного разволновалась, и теперь ей не терпелось выписаться пораньше.

Ван Чэнь начал присматривать новое жилье. В начале своих поисков он был охвачен волнением, воображая будущую жизнь, и мотался по всему Пекину, словно на колесах огня и ветра [87] Колеса огня и ветра — в китайской мифологии: волшебный артефакт, помогающий владельцу перемещаться по воздуху; атрибут даосского божества защиты Нэчжа. . Каждый раз, осмотрев место, он возвращался и описывал его Лу Сяобин. Он приносил пестрые рекламные проспекты строящихся домов и раскладывал их по столу, словно карты в покере, и каждый день неустанно изучал. От возбуждения у него на носу повисали капельки пота, никогда раньше он так не увлекался никаким делом (кроме секса). Однако если бы он оторвал взгляд от рекламных проспектов, то мог бы заметить, что Лу Сяобин смотрит на него отсутствующим взглядом. Этот взгляд был длиннее того пути, что они прошли с момента первой влюбленности.

Вечером, лежа в постели, Лу Сяобин ощутила, что Ван Чэнь охвачен желанием. Она растерялась и не знала, что делать. Все ее тело окоченело с головы до пят, и душа одеревенела вслед за телом. Язык Ван Чэня подналег, и лишь тогда смог разжать ее стиснутые зубы. Настроение у Ван Чэня было замечательным, было на пике, он собирался каждый день жить славной жизнью. Болезнь матери Лу Сяобин, ее пребывание в больнице, операция — все предоставило Ван Чэню шанс полностью раскрыть свои личные качества. Он расчистил все пути сверху донизу, хлопотал то там, то сям, давал взятки на каждом углу. Если бы этим пришлось заниматься Лу Сяобин, она бы и двери не нащупала. Он же не только нащупал, он разведал точнехонько, так что в дверь теперь можно было совершенно беспрепятственно пройти, и тем самым приобрел авторитет в глазах Лу Сяобин. А авторитет штука такая, складывается по капле, сливается в крошечные ручейки и малые реки, а затем вливается в безбрежный океан. Никто не может не подчиниться океану, никто не может не покориться перед авторитетом. Лу Сяобин много раз говорила ему «спасибо». Это «спасибо» было ее покорностью. И когда он занимался сексом, этот авторитет укрепил его поясницу, и он стал налегать на Лу Сяобин втрое сильнее. Они были близки впервые с момента возращения из Гуйлиня. Неподатливость Лу Сяобин была всего лишь ее попыткой набить себе цену, так он считал. Вступив в близость, с прежними раздорами между ними будет покончено. И поэтому Ван Чэнь налегал вперед, вперед, вперед. Но в этот раз его вперед, вперед, вперед не было однообразным продвижением вглубь, оно стало стратегически подготовленной и тактически взвешенной военной операцией. После дрессировки Су Цзе той ночью его сексуальная искушенность стремительно возросла. Поэтому нынешней ночью он преподнес ей не только физическую силу, он приправил ее изобретательной техникой. Взаимно дополняя друг друга, хороший секс способствовал укреплению авторитета.

В глубине души Лу Сяобин не соглашалась, но физиологически была возбуждена так, что не могла сдержаться. Тело содрогалось в оргазме, а душа ослабела от боли. Как только Ван Чэнь скатился с нее, она отвернулась и зарылась лицом в подушку. Лу Сяобин понимала прошлую себя, а в этот момент казалась себе чужой, и это пугало ее, она не знала, кого теперь слушаться. Она свирепо вонзала ногти в свое бедро, мысленно браня себя: «Как ты могла так низко пасть?»

Мысль о расставании, словно ковш из тыквы-горлянки, время от времени всплывала и манила ее. Глядя на этот ковш, она протягивала руку и даже хватала его. Но дьявольский голос в сердце пугал ее: «Брось!» — «Почему?» — взволнованно и громко спросила Лу Сяобин.