Том Бойл - После чумы [Авторский сборник]

Девушка автоматически двигалась по коридорам, считая двери, мимо которых проходила. Аэровокзал перестроили — во всяком случае, создавалось такое впечатление, и впереди стены из клееной фанеры сужались, делая коридор похожим на загон для скота. Под ногами грубый цементный пол, везде лежит толстый слой пыли. Элен тревожно вытянула шею, пытаясь рассмотреть узкий проход впереди — до вылета оставалось всего десять минут; она как раз перекинула тяжелую сумку с левого плеча на правое, когда сзади ее сильно толкнули, — не просто толкнули: если бы не идущая впереди женщина, Элен непременно потеряла бы равновесие на неровном полу и упала. Она подняла глаза и увидела мужчину, сидевшего рядом с ней во время прошлого неудачного полета. «Как бы обозвать его? Медногубый? Или Меренгоголовый?» Он торопливо протискивался мимо, не удостоив Элен даже взглядом и не извинившись, когда она схватилась за женщину, чтобы не упасть, и пробормотала: «Простите, я не хотела». Мужчина прокладывал себе дорогу — на плечах что-то вроде спортивного жилета, волосы в форме колбы, сумка, слишком большая, чтобы поместиться в верхний багажный отсек в салоне самолета, плотно прижата к бедру.

Еще раз Элен увидела его у выхода: в первом ряду, на голову выше остальных. И что бы вы думали? Перед Элен стояло еще человек двадцать, до вылета оставалось три минуты, а он стоял, не трогаясь с места, размахивая билетом перед лицом контролера и угрожающе выдвинув вперед сумку. Элен не считала себя жестокой — тридцатидвухлетняя женщина, измученная вечными диетами, с ломкими выцветшими волосами, бледным лицом и бледно-голубыми глазами, обычно излучавшими либо дружелюбие, либо раскаяние — но сейчас: если бы она могла одним махом безболезненно положить конец бесславному существованию Меренгоголового, она бы ни секунды не колебалась.

— Вы что, хотите сказать, что я должен сдать сумку? — грозно вопрошал он, и голос у него был какой-то деревянный.

— Мне очень жаль, господин Лерчер, — объяснял контролер, — но федеральные законы требуют…

— Лерше, идиот, Лерше, вы даже по-французски читать не умеете! К черту законы. Меня уже продержали здесь два с половиной часа, а потом чуть не укокошили, когда загорелся проклятый двигатель, а теперь вы говорите, что я не имею права взять в самолет собственную сумку. Чтоб вам всем провалиться!

Остальные пассажиры смущенно опускали головы или сверялись с часами, или сосредоточенно работали челюстями, поглощая жвачку целыми упаковками; регулировщики направляли людей, громкоговорители что-то выкрикивали, механический голос повторял одни и те же объявления на английском и испанском языках. Элен едва не теряла сознание. Ее тошнило. Такое ощущение, будто какая-то дрянь застряла в горле и першит, и царапает; ей представился тарантул, ползущий по пластиковым трубам в террариуме, стоящем в классе, — том классе, который она оставила навсегда.

Дети прозвали тарантула Уолдо — результат двухмесячного лихорадочного увлечения головоломкой «Найди Уолдо», пока на смену ей не пришла еще какая-то компьютерная игра, названия которой Элен никак не могла запомнить. Ей никогда не нравилось большое ленивое насекомое — оно медленно перемещало крепкие ноги и брюшко, обследуя свою территорию в поисках сверчков, которыми питалось. Тарантул походил на отрезанную кисть, двигающуюся самостоятельно, и весь его облик был чужд Элен. «Оно совершенно безобидно», — уверял ее заместитель директора, но когда Томи Аяла тайком принес в школу большого серого паука и пустил его в террариум, Уолдо мгновенно отреагировал со смертоносной свирепостью. Они как раз изучали тему «Поведение животных и защита территории», почти все жаждали поделиться историями о гуппи-каннибалах или хомяках-убийцах, но тот урок нельзя было назвать удачным: оказалось, что Люси Фидель стала жертвой нападения на дороге; а Джесмин Диккерс знал подростка, которому перерезали горло, потому что он вынужден был поселиться в гараже с еще двенадцатью людьми; еще на кого-то напал разъяренный бык; и так далее, и так далее. Пятиклассники. Десять лет работы с пятиклассниками.

«Только пассажиры до Чикаго», — объявил контролер, очередь потихоньку растаяла, а Элен все еще стояла в проходе, сердце бешено забилось при воспоминании о горящем двигателе и собственной уверенности в неотвратимой гибели. Может быть, это было предупреждение? Не безумство ли лететь снова? А что за молитву она шептала? Откуда она? «Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с Тобою…». Молитвы — для детей, стариков и потерявших надежду, а она уже достаточно большая и знает, что молитвы возносятся не к какому-то мудрому Богу, почивающему на облаках, а уносятся в пустую холодную тьму меж звездами. «Молись о нас ныне и в час смерти нашей…»

Сверху уже виден открытый люк самолета, заклепки, толстая стальная обивка, служащие в голубой форме с натянутыми улыбками: «Отсеки для ручной клади наверху предоставляются только за дополнительную плату… На этот рейс мест нет… Помогите, пожалуйста…», — и вот Элен неловко, как засидевшаяся в девках невеста, идет вниз по тесному проходу, шепча совсем другую молитву, более примитивную и простую: «Боже, не дай мне снова сесть рядом с этим идиотом».

Элен проверила посадочный талон — 18В — и теперь считала ряды, но вдруг почувствовала себя такой уставшей, будто из нее все соки высосали.

«Анемия, — сказал врач, внимательно изучив ее язык, — все дело в анемии, — в анемии и депрессии».

Очередь остановилась, пассажиры, как грешники у ворот ада, неуклюже клонились под тяжким грузом, так что вдоль всего прохода виднелись только плечи, воротники и шевелюры, принадлежавшие представителям всех племен и народов. Счастливчики — те, кто уже занял свои места, с раздражением разглядывали ее, как будто она виновата в задержке, как будто она испортила погоду над всем Средним Западом, заставила лгать пилота и пренебрегла правилами вноса ручной клади.

— Ладно, ладно, минуту подождать не можете, что ли? — донеслось до Элен, и через чужие головы она шестью или семью рядами дальше увидела его — Медногубый перекрыл проход, пытаясь запихнуть сумку в отсек над сиденьем. Он мог действовать только силой, ничего другого ему в голову не приходило — испорченный, грубый и вздорный, как пятиклашка-переросток. Элен ненавидела его. Все в самолете ненавидели его.

И снова пришел служащий и убеждал скандалиста, что найдет место для сумки впереди, в другом отсеке, а между тем по радиотрансляторам просили занять места, и двигатели уже были запущены. Когда мужчина тяжело усаживался в кресло, Элен мельком увидела его лицо, грубое и пустое; очередь вновь двинулась, и Элен обнаружила, что молитва услышана, — ее место натри ряда дальше. Разумеется, ей досталось среднее место, как и большинству пассажиров, переведенных с отмененного рейса, но, по крайней мере, это было не среднее место рядом с ним. Элен подождала, пока женщина с краю — ей было за пятьдесят, припухшее лицо и взбитые крашеные волосы — отстегнет ремень и с трудом поднимется, давая ей пройти. У окна никто не сидел, во всяком случае пока, и, устроившись плечом к плечу с одутловатой соседкой, Элен от души желала, чтобы третий пассажир так и не появился.