Дарья Бобылёва - Вьюрки [журнальный вариант]

Подгнившие доски в дальнем углу оказались частично выломаны, за ними зияла дыра. В продуктовое святилище Кожебаткин забрался через подкоп. Не решившись лезть в полную червей и сороконожек нору, дачники принялись обыскивать участок и обнаружили, что Кожебаткин начал свой подкоп аж за забором — там нашли вторую дыру и горку выброшенной земли. От мысли о Кожебаткине, голым белым червем ползущем в земле под участком, дачникам стало страшно. В единодушном порыве, не сговариваясь, они потянулись к улице Вишневой, на которой стоял дом пенсионера.

Рыбачка Катя проснулась не от визга председательши и не от гула встревоженных голосов — все это она услышала позже. Катя проснулась от странных шорохов в комнате — кто-то бродил в темноте. Она достала фонарик, пошарила лучом по углам — никого. Выключила — и снова, как будто дразнясь, зацокали по полу невидимые коготки. Катя торопливо разгрызла таблетку и уткнулась носом в подушку — скорее рассерженная, чем напуганная. Успокоительного почти не осталось, а она все чаще просыпалась от острого, с детства знакомого ощущения чужого присутствия. Это началось в первую же ночь после исчезновения выезда, когда вдруг включился радиоприемник и из него выплеснулось оглушительное шипение. Катя тогда вышвырнула его в окно. А перед глазами стояла, как живая, бабушка Серафима, склонившаяся над этим приемником и осторожно крутящая ручку…

Поэтому Катя почти обрадовалась, услышав с улицы шум — нормальный, человеческий. Мимо забора, со свечами и фонариками, в халатах и пижамах шли дачники. Впереди, решительно нахмурившись, шагала чета Бероевых.

Катя подошла к калитке. Сейчас ей хотелось быть с людьми, и она потихоньку пристроилась в хвост шествия.

Толпа дачников, возбужденно гудя, вторглась в заросшие снытью владения. И сразу глухо охнула Тамара Яковлевна, ее нога провалилась в землю по колено. Никита и его приятель Пашка подняли жалобно причитающую бабушку, убедились, что нога цела и только испачкалась. Пашка посветил вокруг фонариком и присвистнул, увидев просевшую почву и черневшие среди травы комья земли, похожие на результат работы полчища озверевших кротов. Принадлежавшие пенсионеру Кожебаткину девять с половиной соток оказались изрыты целой системой подземных ходов.

В дверь забаррикадированной дачи уже дробно стучали. Вьюрковцы светили в окна, барабанили по стеклу — аккуратно, чтобы не разбить, потому что помнили непримиримую строгость пенсионера и до сих пор, как ни парадоксально, не хотели портить с ним отношения. Пытаясь представить происходящее как не совсем обычный, но все же соседский визит, смущенно уговаривали:

— Откройте, пожалуйста!

— Александр… как его?

— Алексей, Алексей Александрович.

— Откройте, Алексей Александрович!

— А точно не Александр?

— Да ломайте уже…

И Бероев с братьями Дроновыми легко сняли сухую деревянную дверь с петель. Посветили внутрь дачи фонариками — и остановились. На веранду невозможно было войти. Она была от пола до потолка забита припасами: мятыми дарами огорода, корешками и шишками, травяными вениками, объедками и великим множеством упаковок крупы, муки, сахара, макарон, соды, кошачьих сухариков и рыбьей прикормки.

— Разбирайте, — велел Бероев и первым ухватил здоровенный мешок.

Внезапно груда припасов зашевелилась, брызнула в стороны крупа, и на непрошеных гостей бросился сам Кожебаткин. Он опрокинул Бероева и ловко отскочил, прячась среди своих трофеев. Бероев схватил палку и ткнул ею в полумрак. Пенсионер снова выпрыгнул и укусил Бероева. На обоих, пыхтя, навалились опомнившиеся дачники, выкрутили Кожебаткину руки и надавали тумаков. Кожебаткин отчаянно извивался, выбрасывая в воздух жилистые ноги.

— Стойте! — Катя ринулась к экзекуторам, но тут же провалилась в очередную кожебаткинскую нору. Щиколотка моментально налилась болью. Катя неуклюже осела и зажмурилась, пытаясь склеить воедино раздвоившуюся реальность. В одной темные силуэты, окруженные световыми всполохами, деловито скручивали Кожебаткина, а в другой — бился в руках огромных людей растянутый за лапки серый бархатный мышонок…

Вдруг мышь выскользнула из грубых пальцев, взвилась в воздух и, еще не успев коснуться изрытого суглинка, изо всех сил заработала лапками, надеясь уйти в землю. Тут дачники и узнали, что со Светкой что-то не так. Она подскочила к уже закопавшемуся наполовину в свою нору Кожебаткину и воткнула ему в поясницу огородную тяпку. Кожебаткин тонко, глухо запищал. Подоспевший Бероев сунул руки в нору и выдернул оттуда барахтающегося пенсионера. Света размахнулась и с энергичным спортивным выдохом всадила тяпку в припорошенный пигментными пятнами череп.

— Не на-а-адо! — закричала Катя.

Оцепеневшие вьюрковцы смотрели, как дергается и оглушительно пищит Кожебаткин, а Света, сосредоточенно сдвинув бровки, бьет его куда придется, взрыхляя беззащитную плоть железными зубьями, вырывая из нее кишки и жилы, точно корни одуванчиков из грядки… Когда Никита, Валерыч, Пашка и даже сам Бероев бросились к ней, вырвали тяпку, было уже поздно. Кожебаткин лежал неподвижной грудой, и кровь смешивалась с потревоженной землей.

— Он на меня напал! — выкрикнула Света Бероева. — Это же маньяк! Что, пусть дальше за детьми охотится?!

Катя посмотрела на ее окаменевшее, рябое от брызг крови личико и поняла, что во Вьюрках остался навечно не только несчастный Кожебаткин. Света Бероева тоже никогда не выберется отсюда, даже если завтра вернется на прежнее место выезд. Вместо нее выберется что-то другое. И Катю вдруг охватило чувство собственной непоправимой вины…

Никита Павлов, чтобы не смотреть ни на Свету, ни на Кожебаткина, смотрел на Катю.

— Ты ко мне потом заходи, — внезапно и бесцеремонно предложил он. — У меня коньяк есть. Нехорошо сейчас одному.

И Катя молча кивнула.

А дачники тем временем вышли из оцепенения и загалдели, пытаясь хотя бы на словах примириться с тем, что только что произошло. Бывший фельдшер Гена засвидетельствовал смерть Кожебаткина, и люди торопливо отхлынули от тела и от застывшей над ним Светки. Даже Бероев стоял с непроницаемым лицом поодаль. Толпа разбилась на группы и суетливыми ручейками потекла к калитке, никто не хотел здесь оставаться, и все верили, что со случившимся разберутся другие, более подготовленные люди. Или все рассосется само собой, и о смерти сумасшедшего Кожебаткина можно будет с облегчением забыть: мир жесток и странен, а жить как-то надо…

Удивительно, но спешившие покинуть участок дачники на все лады оправдывали Светку. И очень быстро решили, что дело было так: новопреставленный маньяк Кожебаткин напал на беззащитную Свету, а она, спасая себя и детей, практически случайно его зашибла. Бероевских мальчиков давно никто не видел, но сейчас они вдруг синхронно возникли в воображении дачников и попрятались в сныти, а за ними хищным бледным червем погнался Кожебаткин. Каким-то непостижимым образом вьюрковцы поверили в то, чего не было и быть не могло. Они кивали, охали и соглашались, ведь непонятно уже, что это за существо-то было, ведь убил бы, ведь мать, ведь дети…