Дарья Бобылёва - Вьюрки [журнальный вариант]

Никита отчаянно пытался освободиться. Мутная похмельная голова болела, и в конце концов он затих. Больше всего сейчас хотелось, нет, не спастись от кошмарной соседки, а таблетку анальгина и спать.

Потом Катя вернулась. И Никита заметил на ее руках новые потеки крови. Катя перехватила взгляд, небрежно вытерла руки о подол и подошла к разбитому окну. Выглянула на улицу и тут же отпрянула. Она и впрямь напоминала зверя, высовывающего чуткий нос из норы.

Нора, подумал Никита, точно. Может, у Кати тоже система ходов, как у Кожебаткина. Укрытия для сна, подкопы, кладовые, которые она набивает мясом. Живым еще мясом, чтобы подольше не портилось. Та одинокая богомолка Лида — она же тихо пропала. Может, Катя ее живую утащила — как папеньку своего с рюкзаком — и заперла в кладовке. Когда заключенные в тайгу из лагеря бегут, они берут с собой кого-нибудь бесполезного, но гладенького. «Консервы» это называется, «живые консервы». С Усовой она не рассчитала — шумная баба, семейная. Да еще и перчаткой в дерьме побрезговала. Выдала себя, не по-звериному это. С одинокими дачниками проще — пока заметят, пока забеспокоятся. А «консервы» хранятся тем временем в темноте и прохладе. На земляном полу, в тринадцатой даче …

Никиту вырвало. Сразу стало легче, бредовая чехарда в голове поутихла. Катя покосилась на него со сдержанным недовольством, как на нагадившего кота. Вот незадача, и этот кусок мяса испачкался, подумал Никита и заржал.

— Никуда ты не денешься, — сказал он. — Тебя весь поселок с собаками ищет.

Катя перегнулась через подоконник, с трудом оторвала несколько листьев лопуха, росшего прямо из фундамента, и бросила поверх мерзкой лужицы.

Накануне ночью в ее сон снова вторглось острое ощущение чужого присутствия. А потом словно что-то навалилось на грудную клетку, разом выдавив из легких воздух. Катя пыталась открыть глаза, но не могла. Руки и ноги тоже не слушались, хотя она прекрасно их чувствовала. Это было дико и жутко — биться в панике внутри собственного тела, видя лишь багровые вспышки под веками. А то, что сидело плотным комом на груди, продолжало давить на ребра, не давало вздохнуть… Было, было уже такое. Давно. Незадолго до смерти бабушки Серафимы. И Катя беззвучно шепнула:

— К добру или к худу?..

Тяжесть исчезла. Катя рывком приподнялась, жадно глотая воздух. Голубоватые отсветы плясали перед глазами, в ушах звенело. Катя зажмурилась, пытаясь унять боль в груди. И поняла, что звенит не в ушах. Это пел мобильный телефон. Отсветы были от дисплея.

Номер не высвечивался, только два кружка — «принять», «отклонить». Она дотронулась до зеленого и поднесла телефон к уху. Из трубки раздалось шипение, как из радиоприемника, который слушал Витек. Звуки складывались в слова. Шелестящий бесполый голос повторял, резко меняя тембр и громкость:

— К ху-уду… И-дут… Бе-ги… Пря-ячься…

Телефон погас. Катя отшвырнула его, точно дохлого жука. А потом выбралась из-под одеяла, нашарила тапки и, повинуясь приказу, побежала неизвестно куда неизвестно от кого. В одной ночной рубашке — белой, старенькой, кружевной. Она знала, где можно спрятаться. Там, где все изучено и исхожено за долгие годы, все коряги посчитаны, а глубина замерена. Там, где у нее есть друг. На реке.

— На реке тебя не было. Юлька с Пашкой искали.

— Меня спрятали.

Катя стояла у окна, спиной к Никите, и осторожно выглядывала на улицу.

— Кто спрятал?

— Ромочка. — Она передернула плечами: — Значит, вы все на меня думаете, да? Что я — зверь?

— А звонил тебе кто?

Катя обернулась и устало посмотрела на Никиту:

— Не знаю.

— А это откуда? — Никита кивнул на алые прорехи на рубашке.

Катя осторожно дотронулась до вспухшей круглой ранки и снова отвернулась:

— Ромочкин гонорар. Они кровь живую любят.

Струйка пота скользнула у Никиты вдоль позвоночника.

— Кто — они?..

— Те, кто зовет с реки.

Катя замерла, потом внезапно бросилась к Никите. Он испуганно отпрянул и не сразу почувствовал, что она разматывает провод, которым были скручены его ноги. Бельевую веревку с запястий она тоже пыталась снять, но узел оказался слишком тугим.

— Зубами попробуй, — не удержался Никита, но Катя зажала ему рот холодной ладонью. Потом разрезала веревку осколком стекла — их тут много валялось — и указала на окно. Никита послушно попытался встать, но Катя с негодующим шипением дернула его вниз и заставила ползти на четвереньках. В затекших ногах разливалась щекотка, и он еле добрался до подоконника.

Вокруг дачи раскинулась полянка, на краю темнел большой старый пень. Сейчас на этом пне лежала рыбина со вспоротым брюхом, внутренности были разложены вокруг и щедро политы темной кровью. А справа к приманке приближался зверь. Никита впервые видел его отчетливо, при солнечном свете. Зверь действительно напоминал гигантскую пиявку. Черное сегментированное тело передвигалось с помощью многочисленных щупалец, которые вытягивались, принимали на себя вес и втягивались обратно. Зверь подступал к рыбине неторопливо и осторожно, словно знал, что все подстроено специально.

Оторвавшись от завораживающего своей будничной неправдоподобностью зрелища, Никита утянул Катю под подоконник и выдохнул ей в ухо:

— Вас что, двое?!

Катя сделала страшные глаза и покрутила пальцем у виска. Со двора послышался хруст. Катя приподняла голову и увидела, как зверь всасывает рыбу круглой многозубой пастью. Уничтожив приманку, он вытянулся в широкую черную ленту и одним движением ввинтился в садовые заросли. Катя перемахнула через подоконник и бросилась за ним, за ней погнался Никита…

Зверь пропал бесследно. Когда Никита разыскал Катю в плодово-ягодных джунглях, вид у нее был такой расстроенный, будто она только что упустила самую крупную в своей жизни рыбу. Именно это горестное разочарование заставило его безоговорочно ей поверить: она совершенно ни при чем — по крайней мере, на этот раз. Никита готов был обнять ее на радостях, но тут Катя налетела на него разъяренным вихрем. Забыв об охоте, объявленной на нее, Катя кричала, что это он ее отвлек, спугнул зверя, а она так старалась, единственной рыбой пожертвовала, потому что ей необходимо знать, кто это, откуда он приходит и почему так подло и разумно, по-человечески, ее подставил. Никита завопил, что это она не соображает, с чем связалась, гнаться за зверем средь бела дня бессмысленно, зверь сожрет ее раньше, чем она выберется с участка, а если все-таки выберется, то ее поймают дачники или пристрелит Усов!

Они умолкли, сообразив, что их сейчас только глухой не услышит. Вдобавок Катя не на шутку обиделась. Вот удивительная женщина, нашла время и место, чтобы дуться, восхитился Никита и сказал: