Дарья Бобылёва - Вьюрки [журнальный вариант]

Потрясенная Катя в аспирантуру поступать не стала и в Стояново не поехала. Она тоже затихла, стала нелюдимой, сидела целыми днями дома, читала в интернете статьи по психиатрии, которые подтверждали: да, сумасшествие в любой форме можно унаследовать и часто оно перепрыгивает через поколение, минуя детей и обрушиваясь на внуков. О чем же ты думал, злилась Катя на покойного деда, зачем поехал в это проклятое село, женился на шизофреничке… Потому что она видела: когда бабушка высматривала что-то в ее лице и вдруг как будто нашла, глаза Серафимины вспыхнули слепящим белым огнем.

Катя и Никита сидели на полу в заброшенной тринадцатой даче, Никита задумчиво обгрызал жареный рыбий хвост.

— И что? — спросил он наконец.

— И всё.

— Ты же сказала, что знаешь…

— Да, знаю! Теперь они сюда пришли. Те, про кого бабушка говорила. Я их вижу, всех… Они это, твари стояновские.

— Зачем пришли? Почему? И с чего вдруг сейчас-то?

Катя промолчала, и Никите вдруг стало жаль ее: сколько всего она, оказывается, скрывала, как долго пыталась удержаться на краю разлома между верой и неверием, ставшего главным стояновским проклятием. Если только оно действительно существовало, Стояново, а Катя не была потомственной шизофреничкой.

Никита обнял ее за плечо в неуклюжей попытке успокоить. Катя положила ему на грудь тяжелую горячую голову:

— Я не знаю, зачем они пришли. Ничего больше не знаю и знать не хочу. Давай тут спрячемся, а? Переждем. Должно же все это когда-нибудь закончиться…

Пугало было нелепым и забавным. Невысокое, безголовое, не пугало даже, а просто старое коричневое пальто на сухих палках. С палок свисали консервные банки, откинутые крышки были похожи на жадно раскрытые рты.

— Зачем оно? — растерянно спросила Катя.

— Поговорить, — ответил Никита.

Они уже дней десять как обосновались на заброшенной даче. То есть обосновалась Катя, которой дорога во Вьюрки была заказана, а Никита бывал набегами. В один из таких набегов он и притащил пугало, сторожившее некогда клубничные грядки.

Никита честно пытался объяснить дачникам, что Катя к нападениям отношения не имеет и кости в сарай ей подбросили. Да, она с приветом немного, так на то и расчет был. Нет, он не знает, где она, в лес, наверное, убежала и сгинула, как все. И вообще не о ней речь, а о зверях. Зверь не один, их двое, и на самом деле это бероевские мальчики. Только теперь они никакие не мальчики, а твари с многозубыми ртами. Он сам видел, еле ноги унес. А Светка все знает, сама их и подкармливает человечиной. Это не настоящие дети, их подменили. Да почем ему знать, кто подменил и где теперь настоящие?

Никита бродил по поселку, как назойливый «представитель известной фирмы», заходил и к председательше, и к Андрею с Пашкой, и к Гене. Деятельность эта привела к внеочередному собранию. Пришли не все — многие по-прежнему сидели по дачам, боясь зверя, хоть он и не нападал с тех пор, как Никита с Катей наведались к Бероевым. Клавдия Ильинична объяснила дачникам, что Павлов хочет донести до них некую информацию, которую сам он считает очень важной, — это председательша особо и как-то неодобрительно выделила голосом. И когда Никита увлекся и почти поверил, что ему верят, раздался яростный крик:

— Ах ты мразь!

Сжав кулаки, к нему шла белая от гнева Светка Бероева. И ничего комичного не было ни в ее свирепо блещущих очках, ни в готовом к бою щуплом тельце длинноногого кузнечика — Светка, пылающая первобытной яростью самки, которая обороняет приплод, была по-настоящему страшна. Никита успел почуять нежный запах какого-то крема, перед тем как Светка неумело, но больно съездила ему по носу. И все сразу пришло в движение, зашумело, а Светка вцепилась Никите ногтями в лицо, клокоча:

— Гад, гад, гад!

Ее оттащили. Осторожно трогая нос, Никита с удовлетворением заметил ожоги на белесой Светкиной коже. Заживающие уже, глянцево поблескивающие. Крем от ожогов — вот чем от нее пахло. Значит, все, что произошло в бероевском особняке, ему не причудилось.

Светка кричала, что про нее и детей распускают чудовищные слухи, просто в голове не укладывается, что она не знает и знать не хочет, почему это происходит, ведь за всю жизнь так и не научилась понимать людскую подлость и зависть. Да, зависть, надо называть вещи своими именами, хотя завидовать нечему, все ужасно, муж две недели как пропал, отправился искать выход и пропал…

— Какие две недели! — возмутился Никита. — Второй месяц не видать! Потому что его самым первым и сожрали!

Светка беспомощно всплеснула руками и разрыдалась, на Никиту зашипели, а ей поднесли воды. Выпив с бульканьем, Светка продолжила: муж отправился искать выход, потому что дети тяжело больны — ни травы, ни лекарства не помогают. И она одна, с больными малышами, и вместо помощи получает эту дикую клевету.

— Что ж вы не сказали, что детки болеют, — не выдержала Зинаида Ивановна. — Мы бы всем миром…

— Отойти не могла, покоя ни минуточки. — Светка сняла очки, и лицо у нее стало совсем беззащитное. — И хоть бы кто заглянул…

Вьюрковцы почувствовали неловкость: Светка была за пределами их добрососедского круга. И в прежней жизни, и теперь она жила не только в особняке, но и особняком. Всем казалось, что она сама так устроила, но теперь выходило, что это Вьюрки не принимали Светку. Уже давно не было видно в поселке ни Бероева, ни самой Светки, ни детей, и никто не забеспокоился.

Никита с ужасом понял, что все его тщательно обдуманные доводы, все доказательства тонут в слезах несчастной Светки. И уцепился за единственный, как ему показалось, шанс:

— Так давайте прямо сейчас и заглянем!

Повисла пауза, даже Светка перестала плакать. Председательша нахмурилась и неожиданно спросила, не возражает ли Светка, если они действительно, прямо сейчас, чтобы рассеять, так сказать, и заодно помочь…

— Хорошо, хорошо, — кротко закивала Светка. — Конечно.

Никита брел в хвосте, пристыженный и порицаемый. Шел и удивлялся: он так долго пытался достучаться до дачников, а Светка явилась, порыдала — и все поверили. Даже Андрей поглядывал на Никиту угрюмо и отчужденно.

— Никто не помнит, что ли, как она Кожебаткина убила? — шепнул Никита, надеясь хоть Андрея перетянуть на свою сторону.

— Я не помню, меня там не было.

Никита остановился как громом пораженный: он видел его там, точно видел… Или это был Пашка? Или Андрей действительно ничего не помнит? Вытравил воспоминания, как другие дачники. Господи, как же с людьми сложно, подумал Никита, а с новыми «соседями» — вообще труба.

Уже был виден особняк, и Никита вдруг понял, что подкинул не самую лучшую идею. Он представил, как распахивается дверь, скатываются с крыльца черные твари и рвут делегацию на куски. А Никиту в благодарность, что привел столько вкусного мяса, съедают последним. Или того хуже: бледные бероевские дети встречают их, слабо и невинно покашливая. Права была Катя, когда говорила, что на Вьюрки навели морок, — неизвестно теперь, чему можно верить, а чему нельзя. Может, Светка чистую правду говорила, а Катя — зверь, а Никита просто тихо спятил…