Дарья Бобылёва - Вьюрки [журнальный вариант]

Стася обреченно прикрыла глаза и сделала глоток. Чай действительно был вкусный, крепкий и в меру сладкий.

— Вот и умница, — заулыбалась Света, ее лицо сразу стало добрым и красивым.

Стася смущенно улыбнулась в ответ. Чудесный напиток с легким привкусом бергамота растекался внутри. Наконец-то кончилась эта жуть, этот непостижимый бунт пространства и времени, и чудовища уползли в дождливую тьму. Как хорошо, что добрая Света пожалела и приютила их… Света потихоньку выскользнула из комнаты, Стася этого не заметила. Она сидела в кресле, пила маленькими глоточками чай и безмятежно улыбалась.

Дверь распахнулась, и в комнату вползли какие-то существа. Сначала Стасе показалось, что это дети, играющие в лошадок, но их очертания странно плыли, руки и ноги растягивались, точно щупальца, тела распухали бесформенными мешками и снова сдувались в худенькие, детские. А кожа была сплошь покрыта коростой и сочилась сукровицей. Двигались существа неуверенно, каждое движение явно давалось им с трудом. Стасе стало их жалко, и она протянула к одному из них руку, чтобы показать, что все хорошо и бояться нечего. Брызнула кровь, мягкий бугорок на ладони, под большим пальцем, срезало как ножом. И Стася ясно увидела запрокинутое к ней лицо: покрытый коростой лоб, темные детские глазки, а все остальное — огромный круглый рот-присоска с концентрическими кругами зубов.

Стася завизжала от боли и ужаса и почувствовала, как рвется окутавшая ее пелена дурмана. На полу извивались, глухо рыча, две твари. Они сбросили человеческий облик, остались только огромные, кожистые, удивительно подвижные мешки тел с жадно распахнутыми ртами.

— Детки слабенькие совсем, подкормить бы свеженьким, — с умилением глядя на тварей, сказала с порога Света.

Существа прыгнули на Стасю, но она, упав на спину, отшвырнула их ногами. Они жалобно заверещали и ринулись к Дэнчику, бессмысленно улыбавшемуся им с кровати. А Света молниеносно набросилась на обидчицу. Она схватила Стасю за горло, и та совсем близко увидела ее яростные, звериные глаза обороняющей детенышей самки. Именно это и стало наивысшей точкой ужаса, который захлестнул Стасю — и вызвал вдруг бешенство. Рука нащупала какой-то предмет, оказавшийся игрушечным грузовиком, и Стася с наслаждением разбила его о голову хозяйки. Та с криком осела, а Стася вылетела из комнаты и кубарем скатилась вниз по лестнице.

Ей не дали коснуться последней ступеньки. Большая грязная ладонь зажала ей рот и нос, кто-то прошипел:

— Тихо!

Она почти задохнулась, когда ладонь наконец убрали, и Стася увидела в полумраке прихожей того психа в рваной одежде. Больно стиснув Стасино предплечье, он поставил ее перед собой, пробормотал:

— Во, так нормально, — и замахнулся топором.

Стася скорчилась на полу, закрывая руками голову и икая от рыданий. Никита все бормотал, что ничего такого не хотел, не маньяк какой-нибудь, он проверял просто, подменыши в свой облик возвращаются, если на них топором замахнуться…

— Снаружи пришла?

Стася молчала.

— Ты же не из этого поселка? Не из Вьюрков?

Стася, всхлипывая, мотнула головой.

— А здесь как оказалась?

— Не зна-а-аю!

— Тихо, не вопи. Ты мне скажи… правду только. Там, снаружи… всё как раньше? Ну там, мир… он на месте? Что там сейчас? Год какой, месяц?

— И… июнь.

— Как июнь?! Мы тут уже… Там тоже время остановилось?

Стася опять замотала головой и разревелась:

— Я ничего не зна-а-аю…

— Да тихо ты! Ладно, не знаешь, так не знаешь. Тебя как зовут?

— Настя. — Стасей она была только для Дэнчика, который теперь… которого теперь…

И в это мгновение сверху раздался его голос.

— Ста-ась! — надрывно, со слезами звал Дэнчик. — Стась, ты где?

Между словами слышалось рычание и стоны, а Стасе чудилось, что она различает чавканье и влажный треск живого мяса. Она зажала уши руками и завертелась на месте. Налетела на что-то, с грохотом опрокинула, и Никита, глядя на гнутые ножки завалившейся тумбочки, нахмурился. Откинул ногой тяжелый край ковра и увидел дверцу в подпол. На секунду обрадовался — вот где можно спрятать девчонку, — даже успел приподнять дверцу, но вспомнил про обглоданного Бероева. Конечно, проще и безопаснее было выпустить ее на улицу, но ведь убежит, дурища, исчезнет, так ничего и не рассказав. Никита озадаченно посмотрел на Стасю и заметил у нее за спиной дверь подлестничной кладовки. Бормоча что-то неопределенно-успокаивающее, он затолкал ревущую Стасю в кладовку, повернул ручку и бросился вверх по лестнице.

Сначала он заметил звезды на потолке и только секунду спустя увидел бьющиеся на полу бесформенные туши. Под ними растекалось алое пятно, на стенах обильно густела кровь. И из-под чавкающих туш тянулась к Никите объеденная рука, на которой уцелело несколько крупных, коротковатых пальцев.

Никита вскрикнул, замахнулся топором, и тут сзади на него прыгнула Светка Бероева. Он никогда бы не подумал, что в ее тонком и длинном теле столько силы. Она оплела Никиту собой, как плющ, и повалила. Каким-то чудом он высвободил руку, в которой был зажат топор, но не смог ударить женщину, соседку… Никита попытался отцепить ее от себя, и они вместе выкатились из комнаты. Светка била его острыми коленками в живот и визжала, пена выступила в уголках узких губ, а Никита твердил:

— Это не твои дети, это не твои дети…

Наконец ему удалось прижать Светку к полу, но она уже перевалилась через верхнюю ступеньку лестницы. Дернула Никиту на себя — и они ухнули вниз.

Все затуманилось, утратило на пару мгновений свою жизненную важность… а потом лезвие со звоном впилось в пол. Топор застрял в прочном, дорогом паркете. Светка отчаянно пыталась его выдернуть, а Никита рывком вскочил и схватил ее за шею. Он вдруг обрадовался: вот сейчас все и закончится, он задушит Светку, и все всё узнают, и Вьюрки избавятся хотя бы от одного морока…

Топор с громким хрустом выскочил из паркета. Светка извернулась, свистнуло лезвие, Никита отпустил ее, попятился и наткнулся на что-то. Это была дверца в подпол. От резкого толчка она открылась полностью, из провала потянуло гнилым холодом.

Светка бросилась вперед, размахивая топором — неумело и страшно. Встрепанная, со съехавшими золотистыми очками, она существовала как будто отдельно от слепо рубящего воздух лезвия, и Никита, задыхаясь от ясного ужаса, осознал, что сейчас или Светка убьет его, или он Светку. Только он не сможет. Не сможет жить с мертвой Светкой в голове… Никита шарахнулся в отчаянной попытке сбежать, выйти из этой жуткой игры, и Светка оказалась на краю провала. На самом краю.

Глаза ее стали осмысленными. В них была все та же ярость — и разумный, человеческий страх.