Юрий Додолев - Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

То поскрипывал песок, то ноги погружались в податливую пыль. На небе среди тяжелых облаков мерцали звезды. Они были еще ярче, чем на Кубани. Иногда появлялась луна, и тогда я видел довольно широкую и прямую улицу, застроенную вроде бы одинаковыми домами; по белым стенам тянулись, цепляясь за не видимые глазом выступы, подбирались к крышам сухие стебли, из которых солнце и ветер высосали всю влагу. Когда налетал легкий ветерок, стебли шевелились, и все кругом наполнялось шелестом, похожим на шепот.

Валька и ее подруги кособочились под тяжестью ведер, перекладывали их из руки в руку. Мое плечо резала веревка, но я не обращал на это внимания; я оглядывался по сторонам и жадно вдыхал воздух, стараясь уловить в нем что-то особенное.

— Тяжело? — спросила шепотом Валька.

Я помотал головой.

Запахло морем. Я с удивлением отметил про себя, что море пахнет так, как оно пахло в моем воображении. Запах морских водорослей и свежей рыбы взбодрил меня, и я подумал, что человек силой своего воображения может создать то, чего он никогда не видел, но о чем много-много раз читал и мечтал. Меня переполняло сознание, что сбылась наконец моя первая мечта, а следовательно, сбудется все, чего так хочется мне.

За углом, куда мы свернули, блеснуло море. Луна проложила по водной глади узкую ребристую дорожку, по обе стороны которой виднелись огоньки рыбацких лодок. Я видел только лунную дорожку и огоньки — часть моря, но я чувствовал его бескрайнюю ширь, слышал его шум, который создавали волны, набегающие на покрытый галькой берег. Я не видел камушки, но чувствовал — они есть и своим воображением создавал их. Я представил себе, как они перекатываются и трутся друг о друга, когда на них набегает волна. Я хотел подойти поближе к морю и постоять на его берегу, но Валька сказала:

— Надоть поспешать. Сегодня воскресенье, и на Зеленом базаре могеть не оказаться свободных местов.

Несколько минут мы шли вдоль берега, а потом круто свернули в какой-то переулок, мягкий от пыли. Шум моря постепенно стих, и где-то далеко-далеко впереди возник другой шум, который стал нарастать, превратившись в скрип колес и гортанные голоса. Мимо нас шли люди и катили тележки, и скоро мы очутились в общем потоке. Увлекая нас, он бурлил по узкому переулку, как вспенившаяся горная речка.

— Вот и дошли, — сказала Валька, остановившись у столба, на котором, чуть покачиваясь, висела под металлическим колпачком горевшая вполнакала лампа. — Ты покарауль тут-ка, а мы пойдем весы получать.

Небо посерело. Я хорошо видел все, что происходило вокруг. В распахнутые настежь ворота Зеленого базара катили арбы с огромными колесами по бокам. Пахло конским потом, навозом, гнилыми фруктами. Крупномордые ишаки несли огромные корзины и свисающие до самой земли переметные сумы. Смуглолицые мужчины с ухоженными усами, в одинаковых, с пуговицами на горле рубахах, перехваченных узкими ремешками с серебряными насечками, горланили, помогая себе жестами. Две арбы при въезде на базар сцепились, в воротах образовалась пробка. Мужчины обступили арбы и начали горланить еще громче. Никто не предпринимал никаких попыток расцепить их — все только кричали и устрашающе вращали глазами, грозно шевелились или нервно вздрагивали кончики усов.

Валька вернулась одна, без подруг.

— Они весы караулить, — сообщила она. — Пошли!

Пройдя мимо этих позабывших обо всем на свете мужчин, мы очутились на базаре. Несмотря на ранний час, он гудел, словно огромный вокзал. Продавцы высыпали на прилавки мандарины, апельсины, яблоки, орехи, ставили банки и ведра с какими-то соленьями, раскладывали баклажаны и кочаны капусты. Пахло чесноком, цитрусовыми и еще чем-то. Запахи смешивались, образуя нечто непонятное, но очень вкусное, дразнящее, отчего у меня разыгрался аппетит.

Позвав испуганно озирающихся по сторонам подруг, Валька уверенно направилась к прилавкам, на которых стояли накрытые марлевыми тряпочками банки с мацони, лежала дырчатая, истекающая соком брынза, чуть желтоватая, остро пахнувшая. Расположившись на самом краю длинного-предлинного прилавка, Валька стала распаковывать вещи. В кошелках оказались полупотрошенные куры, в ведрах — сливочное масло, белое и пахучее. Валька вытерла руки привезенным с собой полотенцем и вывалила на прилавок огромный масляный ком, облепленный чистой тряпкой. Осторожно отодрала тряпку, воткнула в масло нож. Выложила на прилавок куриные тушки. Отойдя на полшага, оглядела все и улыбнулась, довольная.

— Пошевеливайтесь, девоньки, — сказала Валька. — Скоро покупатель пойдеть.

— Почем продавать будем? — спросила чернявая.

— Прошлый раз по четыре сотни с рукавами рвали. — Валька немного подумала. — Сегодня, пожалуй, накинуть можно.

— Значит, по пятьсот?

Валька кивнула:

— По пятьсот. В случае чего сбросим чуток.

— А курей почем?

— Запрашивай поболе, — посоветовала Валька. — А тама базар сам цену скажеть.

— Только бы расторговаться. — Чернявая вздохнула. — Страсть как хочется жакетку справить!

— Справишь, — сказала Валька.

Держалась она уверенно, а подружки робели, кидая опасливые взгляды на грузин, которые, переговариваясь, посматривали на молодых бабенок. Все грузины были в мягких валяных шапочках, похожих на тюбетейки.

— Дюже хорошо, что ты с нами, — шепнула Валька. — А то средь их такие липуны есть — не отвяжешься. Люблять они, черти, русских баб и особливо казачек.

— Гутарять, с кинжалами ходить, — сказала чернявая.

— Очень даже просто. — Валька кивнула. — У них чуть не так — кинжал.

— Ироды, — прошептала чернявая.

— Не все, — возразила Валька. — Средь них есть очень даже обходительные. — Она взглянула на меня и смолкла.

— А дальше что? — проворчал я.

Валька рассмеялась:

— Ну и ревнивый же ты! Я же тебя ничем не попрекаю А ведь ты небось тоже с девками баловался?

Я промолчал.

— А раз баловался — молчи, как молчишь, — сказала Валька. — Все вы, видать, такие-то.

— Будет тебе, — пробормотал я, видя, что Валька по-своему растолковала мое молчание.

— Иной раз так взглянешь на меня, словно я виноватая перед тобой, — продолжала Валька. — А мне обидно. Выходит, мужикам все можно, а бабам нет? Дюже несправедливо это. Пускай про меня на хуторе что хотишь балакають, но я только с теми зналась, кто сердце трогал. Дюже жалостливые мы, бабы, а ваш брат пользуется этим.

— Я не жалею, — сказал я, — а люблю.

— Вот и погано, что не жалеешь. — Валька усмехнулась. — Кто люблить по правде, тот и приласкаеть, и пожалееть. Нам, бабам, это все одно что ребенку пряник.

Говорила Валька горячо, ее глаза излучали густую синь, на щеках играл румянец. «Она не только красивая, — восхитился я, — но и умная».