Юрий Додолев - Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

Я вспомнил, как мы, измученные долгим маршем, угощали подтаявшим в кармане рафинадом, облепленным хлебными и махорочными крошками, детей этих женщин. Я вспомнил, как всхлипывали женщины и, чтобы не остаться в долгу, совали нам в руки то запеченную картофелину, то яичко, то еще что-нибудь. Вспомнил все это и подумал: «А тетка Ульяна, видать, из тех, кто своего не упустит».

Тетка Ульяна перевела взгляд на Валькиных подружек.

— А они кто — с хутора или в дороге познакомились?

— С хутора, — сказала Валька.

— Чьи они?

— Вот эта, — Валька кивнула на чернявую, — Дороховой дочь, меньшая, а эта, — она показала на курносую, — приезжая. Они в нашем хуторе недавно живуть.

Подружки мигнули, словно невесты на смотринах, выдавили улыбки.

Солнце садилось. Несколько минут оно висело, словно бы запутавшись в ветвях, а потом исчезло. Взыгравшийся ветерок приносил йодистый запах моря — тот запах, который я вдыхал сегодня утром, когда топал на Зеленый базар. Потянуло холодом. По телу побежали мурашки.

— Наши как? — спросила тетка Ульяна.

— Живуть. — Валька усмехнулась. — Василиса опять слезьми умывается — Серафим сбёг.

— Позавчера уехал, — сказала тетка Ульяна.

— На хутор?

Тетка Ульяна подумала.

— Должно, нет. У него, краем уха слышала, дела в Гудаутах.

— Жох мужик! — сказала Валька.

— Жох, — согласилась тетка Ульяна. — Такому только попадись — как косточку расшибет: ядрышко съест, а ошурки выплюнет.

— Намедни поухаживать вздумал, черт старый! — Валька скривила губы. — Я ему поухаживала!..

Тетка Ульяна пригорюнилась, вздохнула, а Валька кипела от негодования: глаза у нее сузились, тонкие ноздри трепетали.

— Кабы не сестра, — сказала тетка Ульяна, — не водилась бы с ним… Как ты думаешь, запишется он с ней?

— Про то на хуторе разное гутарять, — ответила Валька. — Одни считають — запишется, у других мнение — обманеть.

— Вот и мне такая ж думка покоя не дает. — Тетка Ульяна приложила ладонь к щеке, скорбно повела головой. — Сколько раз намекала ему, а он ужом извертывается.

— Он такой, — сказала Валька. Она перевела взгляд на меня и добавила: — На хуторе гутарять — он уже тридцать тыщ накопил.

«Вот это да!» — подумал я. Такие деньги мне даже и не снились. Я попытался представить себе, сколько будет тридцать тысяч одними десятками, и перед моими глазами возникла гора бумажек. Я подумал, что и на десять тысяч можно все купить — и костюм, и обувь, и много-много рубашек. «Надо обязательно познакомиться с этим Серафимом, — решил я. — Пусть он поделится своими секретами. Может, и мне улыбнется счастье. Оденусь с головы до ног. Вальке что-нибудь куплю. Станет она тогда ни в сказке сказать, ни пером описать».

— Денег у него много, — подтвердила тетка Ульяна.

— A-а! — беспечно воскликнула Валька. — Разве в грошах счастье? На что ему столько-то?

— Как на что? — удивилась тетка Ульяна. — Ты ведь тоже ездишь.

— У меня кубышки нет, — возразила Валька. — Мне пить-есть надоть да приодеться. А в колхозе-то не очень наработаешь.

— Да-а, — посочувствовала тетка Ульяна. — Сейчас на трудодень не разживешься. Серафим Иванович сказывал: новый председатель у вас — аспид.

— Не слушай ты его! — воскликнула Валька. — Сам он аспид. А новый председатель ничего. Он наш, с хутора, Гороховых сын.

— Это каких же Гороховых? — оживилась тетка Ульяна. — Не тех ли, что у церкви живут?

— А то каких же? У нас одни Гороховы.

— Вот оно что… — сказала тетка Ульяна.

— Помнишь его? — Валька вытянула шею. Ее васильковые глаза засветились любопытством. Чернявая и курносая о чем-то зашептались.

— Как же мне не помнить его? — Тетка Ульяна вздохнула. — Ведь он мне женихом доводился.

Валька распахнула глаза еще шире.

— Значит, воротился Егор Егорыч? — Тетка Ульяна снова вздохнула. — Десять лет мотался и воротился?.. Какой же он теперь?

— Вроде б обыкновенный, — Валька запнулась. — Ты приедь сама — посмотришь. А я его молодым не дюже хорошо помню — махонькой была… Верно гутарять, что он с хутора съехал посля того, как ты отказала ему?

— Ой, лишеньки! — встрепенулась тетка Ульяна. — Заговорились мы… Располагайтесь, гостеньки, где хотите, сегодня у меня никого нет. А потом поужинаем чем бог послал.

— Мы чачу принесли. — Валька вынула из кошелки бутылку.

Тетка Ульяна обрадованно ойкнула.

Чача обладала удивительным свойством: голова оставалась ясной, а руки-ноги делались непослушными

Валька выпила стопку, подперла рукой голову и неожиданно тонким, вибрирующим голосом вывела начальные слова какой-то грустной песни. Тетка Ульяна и подружки подтянули, и скоро комната наполнилась хмельными женскими голосами. Я не мог разобрать ни одного слова, но мелодия песни, вибрирующие женские голоса, то взмывающие, то падающие, разбередили мое сердце. Я хлопал рюмку за рюмкой и, шаря вилкой по опустевшей тарелке, порывался сказать, как я люблю Вальку.

Песня смолкла. Сквозь хмель я услышал: Валька что-то рассказывает про Дарью Игнатьевну, Анюту и Кондратьевича. Чернявая и курносая поддакивали ей.

— Вот кто Анютке пара. — Валька кивнула на меня.

— Сосватай, — сказала тетка Ульяна.

Валька промолчала.

— Не хочу, — пробормотал я и всхлипнул.

Валька прыснула.

— Не хочу, — повторил я и заплакал.

— Не хотишь, не хотишь, — сказала Валька и погладила меня по плечу.

— Не хочу! — крикнул я и попытался встать.

Валька подхватила меня под мышки и поволокла куда-то. Я сопротивлялся, пытался идти сам. Посмеиваясь, Валька ласково приговаривала:

— Баиньки, миленок, баиньки.

Мозг сверлила какая-то мысль. Я силился вспомнить о чем-то важном, но ничего не мог вспомнить. Воркуя, Валька стала раздевать меня. Последней вспышкой своего сознания я испытал стыд, попытался раздеться сам, но…

Пружины осели, и я проснулся. Сквозь тюль в комнату заглядывала луна. В комнате был полумрак. Лунная дорожка пересекала комнату, взбираясь на стену, оклеенную выцветшими, давно не менявшимися обоями. Все предметы казались расплывчатыми, потерявшими свои очертания. Разламывалась голова, во рту было сухо. Валька навалилась на меня горячим бедром, стиснула мои щеки ладошками, твердыми и шершавыми, и спросила шепотом:

— Не спишь?

— Голова болит.

Где-то в глубине сознания возникла мысль, что моя беспомощность вызовет у Вальки презрение, но я ничего не мог поделать с собой. В висках колотили молоточки, стараясь перестучать друг друга. Иногда сильнее стучало в правом виске, иногда — в левом, а иногда нестерпимая боль охватывала весь лоб. К глотке подбиралась тошнота, спазмы сдавливали горло.

— Хлебни-ка, — сказала Валька и поднесла к моим губам стакан.