Юрий Додолев - Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

— Я с тобой поеду, — сказал я.

— Упаси бог, миленок! — Синева в Валькиных глазах померкла. — Ославить меня хот и шь? На хуторе и без того мое имя треплють кому не лень. Ты лучше тут-ка оставайся. Работу себе сыщи. Первое время у тетки Ульяны поживешь, а там угол сымешь или в общежитие устроишься. А я приезжать буду.

— Часто приезжать будешь?

Валька увильнула от ответа, потрепала меня по волосам. «Темнит», — подумал я и, глядя на Вальку в упор, спросил о Зыбине.

Она сузила глаза, одернула юбку. Втыкая в наспех собранный пучок шпильки, сказала:

— Уже донесли? И чего неймется ей? Чего она тебе ишо наплела?

— Сказала, что ты провожала его.

— Провожала, — согласилась Валька. — А теперя он поедеть меня провожать — аж до самого хутора. Вот это кавалер — всем кавалерам кавалер!

— Как же так? — Я почувствовал: у меня дрожат губы. — Ты же сама, только что сказала — упаси бог.

Валька зевнула.

— Отвязаться от тебя хотела.

Я никак не мог определить — шутит она или говорит правду. Ее глаза были прикрыты ресницами, на лбу лежала бороздка, и по выражению ее лица я ничего не мог определить.

«Сукин сын этот Зыбин! — выругался про себя я. — Ведь я же все объяснил ему».

— Если Зыбин поедет, — сказал я, — то и я.

— Как хотишь, — равнодушно бросила Валька.

Ее равнодушие укололо меня. Я стал приставать к ней с расспросами, то и дело ссылаясь на тетку Ульяну.

— Вота ты какой! — воскликнула Валька. — Ты бабские толки слухать горазд. В наш хутор едь — тама тебе и не такого наплетуть.

Валька по-настоящему рассердилась. Она была для меня непонятной, как уравнение, эта Валька…

Пропади пропадом эта вертихвостка! Я думал, Валька просто бедовая, а она оказалась — оторви и выбрось.

Вначале все было хорошо. Валька нагрузила меня покупками, и я попер их на вокзал. Путь был неблизкий: сперва по центральной улице, потом поворот, другой, третий.

Палило солнце, пахло пылью. Ветер гнал по улицам бумажные обертки и сухую листву. Где-то далеко-далеко гудел пароход. Я подумал, что так и не побывал у моря, потому что все время выяснял отношения с Валькой.

У вокзала нас поджидал Зыбин — с чемоданчиком и с билетами. Он удивился, увидев меня, но ничего не сказал. Зыбин купил билеты всем, кроме меня. Он, наверное, посчитал, что я не поеду. «Кукиш! — подумал я. — Посмотрим, как ты теперь ухаживать будешь. При мне не очень-то поухаживаешь».

Я купил билет и подошел к Вальке. Она ничего: была кроткой как овечка. Я поглядывал на Зыбина и торжествовал. «Понял? — то и дело повторял про себя. — Два номера тянешь: один пустой, другой порожний».

Но в поезде, как только мы сели, к Вальке стали подходить мужчины. Они говорили ей «генацвале», «моди» и другие непонятные мне слова. И очень скоро наше купе наполнилось гортанными голосами. Появились бурдюки с вином.

Валька хохотала до слез, кокетничала напропалую, раздавая налево и направо васильковые взгляды. Но через час или два усатые кавалеры надоели ей. Она выразительно посмотрела на меня. Я отвернулся. Валька засмеялась и стала ластиться к Зыбину. Она называла его Лешенькой, растрепывала его волосы, толкала в бок. Он тоже пустил в ход руки. Валька повизгивала и смотрела на меня. Я терпел, хотя терпеть было трудно. А потом не выдержал, позвал Зыбина в тамбур и рубанул:

— Вот что — отстань от нее!

Зыбин разгладил усики.

— Не обижайся, но у тебя с ней ничего не получится. Такую женщину тебе не обуздать. Тут настоящая хватка нужна. А ты даже не переспал с ней.

— Да?

— Она сама сказала.

— Так и сказала?

— Так.

— Когда?

— Когда ты дрых пьяный.

«Все равно он не поверит, — подумал я. — Да и нехорошо трепаться о таких делах». И промолчал.

— У тебя ничего не получится, — повторил Зыбин. — А у меня в два счета. Я и не таких обламывал.

Я понимал: Валька нравится Зыбину. И еще подумал о том, что Валька совсем не такая, какой она хочет казаться. Не знаю, почему я так подумал. Просто подумал — и все. Но так я думал недолго. Я стал взвинчивать себя, стал убеждать, что Валька мерзкая женщина, что о ней даже думать не стоит.

Зыбин ушел, а я остался в тамбуре. Справа почти вплотную подступали к вагону горы, обвитые чуть побуревшим плющом, слева то возникало, то исчезало море. Далеко-далеко, на самом горизонте, плыл пароход. Он казался игрушечным. Я вдруг понял, что Валька сейчас от меня так же далека, как этот пароход, что ее «любовь» — одна видимость. Я до того себя взвинтил, что возненавидел Вальку.

Когда поезд остановился, я сошел — даже вещи не взял. «Черт с ними! — сказал я сам себе. — Все равно ничего ценного не осталось».

Мимо меня покатились вагоны. Я отвернулся. «Надо поскорее выбить Вальку из головы», — решил я.

Поезд на Сухуми шел ночью. Я перекусил на пристанционном базарчике и пошел слоняться по поселку. Я старался не думать о Вальке, но мысли все время возвращались к ней. Я представил себе, как она строит глазки Зыбину, что они говорят обо мне, и, распсиховавшись, пырнул ногой камень — и охнул от боли. Разулся, размотал портянку, осмотрел большой палец: вроде бы ничего страшного.

За спиной скрипнул песок. Скрипнул он вкрадчиво, и это тотчас насторожило меня, родило дурные предчувствия. Стараясь ничем не выдать себя, оглянулся. Прямо на меня шли три парня, очень похожие друг на друга: челочки, одинаковые выражения глаз. В их походке было что-то неприятное, пугающее. Один из них, чуть повыше других, сказал:

— А ну встань!

— Зачем?

— Встань, тебе говорят!

— Пожалуйста.

— Гроши у тебя есть?

— Допустим.

— Выкладывай!

— Что-о? — Я ожидал всего, но только не такой наглости.

— Выкладывай, а то сами возьмем!

— Да?

Я был зол на весь белый свет и поэтому, не прибавив больше ни слова, чуть отвел руку назад и ударил этого парня в челюсть. Голова у него дернулась, в глазах появился испуг. Не давая ему опомниться, я ударил еще, вложив в этот удар всю ненависть к таким вот прохвостам, все свое озлобление; почувствовал: костяшки пальцев скользнули по скуле. Все это произошло в две-три секунды, я ни о чем не думал и ничего не испытывал, кроме ненависти и тошнотворного чувства страха, возникающего в минуты опасности.

Издав что-то вроде мычания, парень отступил на шаг, прижал растопыренные пальцы к лицу, а я, размахнувшись, съездил по уху другого парня — он стоял, хищно оскалившись, со свистом втягивая в себя воздух, в полуметре от меня. И — наутек! Позади меня раздались топот и ругательства. Но разве меня догонишь? Бегал я подходяще. Сержант Демушкин всегда кричал мне: «Осади, парень. Осади!»

Больше ничего интересного не произошло. Вечером я сел в поезд и уехал. Добрался до Сухуми благополучно. Постучался к тетке Ульяне. Она взглянула на меня в щелочку: