Юрий Додолев - Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

— Выучился? — Авдотья Фатьяновна кивает на папироску.

— Балуюсь иногда.

— И зелье употребляешь?

— Приходилось.

Вековуха качает головой.

— Страмота! Бабушка тебя не похвалила бы, кабы увидела это. — Скорбно вздыхая, она начинает рассказывать про бабушку. После моего отъезда Авдотья Фатьяновна переселилась к нам, ухаживала за бабушкой: готовила ей, ходила в магазины.

— Она тихо отошла, — доносится до меня голос Вековухи. — Уснула вечером и… Утром пощупала — уже остыла.

Бабушку я вспоминаю часто. Я многим обязан ей. Именно она, бабушка, пристрастила меня к чтению. Однажды — это было года за три до войны — я услышал, как Витька нахваливает Мопассана. Он рассказывал такое, что у меня округлялись глаза. Витькин рассказ распалил мое воображение, я верил и не верил ему, захотел убедиться сам, есть ли в его словах хоть доля правды.

Собрание сочинений Мопассана размещалось у нас на самой верхней полке, почти у потолка. Добраться до него можно было только с табуреток, поставленных друг на друга. Когда бабушка ушла на кухню, я взобрался на табуретки и чихая от взметнувшейся пыли, с трудом вытащил первый попавшийся мне на глаза том Мопассана. Полистал его.

Ничего такого, о чем рассказывал Витька, я не обнаружил. Взял другой том и в это время услышал стук бабушкиных каблуков. Хотел поставить книгу на место, покачнулся и грохнулся.

Отделался я легко — ушибами. Бабушка уложила меня в постель. Постукивая ногтем по корешку книги, сказала:

— Это тебе читать рано. А вот этого писателя, — она сняла с полки книгу в коричневом переплете, — пожалуйста.

Книга, которую дала мне бабушка, оказалась «Дворянским гнездом». Почему именно этот роман Тургенева, а не другой она дала мне, я не знаю.

«Дворянское гнездо» произвело на меня сильное впечатление. Я плакал и смеялся, я перевоплощался в Лаврецкого, я переживал вместе с ним. Я влюбился в Лизу Калитину и повторял про себя: «Вся проникнутая чувством долга, боязнью оскорбить кого бы то ни было, с сердцем добрым и кротким, она любила всех и никого в особенности; она любила одного бога восторженно, робко, нежно. Лаврецкий первый нарушил ее тихую внутреннюю жизнь».

Я сравнивал с Лизой Лиду и думал: «Ничего похожего». Это меня огорчало.

Во время войны, когда все наши книги были прочитаны и перечитаны, я по совету бабушки записался в библиотеку. Читал запоем все свободное время.

— Не порть глаза, — говорила бабушка, когда я устраивался под горевшей вполнакала лампочкой.

Желтое пятно падало на раскрытые страницы, буквы сливались в одну линию, приходилось подносить книгу к самому носу и напрягать глаза, чтобы прочитать текст. Но, несмотря на это, я читал. Бабушка говорила, что с плохим зрением меня не возьмут в солдаты. Она повторяла это так часто, что я поверил: не возьмут. Во время медкомиссии волновался, особенно в кабинете глазника. Но все обошлось. Без особых усилий я назвал буквы, на которых останавливалась указка врача.

…Я жадно глотаю табачный дым.

— Поостынь, поостынь, — говорит Вековуха, разгоняя рукой сизое облако. — Одно слово — страмота! Кури не кури, а бабушку уже не воротишь.

Несколько минут мы молчим. Потом Вековуха спрашивает:

— Чего спозаранку встал? В окно глянула — на крыльце стоишь.

— Не спалось, — отвечаю я.

— А я сегодня проспала. Хотела в четыре встать, чтобы к заутрене успеть, да, вишь, не вышло… Грех это, — подумав, добавляет Авдотья Фатьяновна.

Мы снова молчим.

— Дядя Ваня вернулся, — нарушаю молчание я. И поясняю на всякий случай: — Верин муж.

— Видела, — отвечает Вековуха. — Сла-ть господи, — она размашисто крестится и задумывается.

О чем думает Авдотья Фатьяновна? Наверное, о том, о чем думала Галка, о чем думаю я, — о будущей жизни дяди Вани и Веры.

— Дай бог счастья Верке, — говорит Вековуха. — Заслужила! Все думали, что он в сырой земле зарытый, а она…

Из раскрытого настежь окна доносится Верин смех.

— Вишь ты, вишь ты, — ласково произносит Вековуха и потуже стягивает узел на платке.

Широко расставляя костыли, подходит Витька. Садится на край лавочки и спрашивает:

— Что у тебя с Лидкой получилось? Мое дело, конечно, сторона, но сам понимать должен: она сестра мне.

— Поговорили крупно.

— А-а… — Витька кивает. — Поговорить никогда не помешает. Поговорить — самое милое дело.

Витька подвигает к себе костыли, вздыхает.

— Чего протез не носишь?

— А ну его! Скрипит, как немазаная телега. На костылях удобней. — Витька скребет щетину на подбородке и снова вздыхает.

— Побройся, — говорит Авдотья Фатьяновна. — Страмота как оброс!

— Побреюсь. — Витька встает на костыли и восклицает: — Буду я снова красивым! Будут снова меня девушки любить!

— Будут, будут. — Вековуха скупо улыбается. Когда Витька отходит, добавляет: — Баской парень и ухарь. Беда только, что без ноги.

Солнце уже сползло с той точки, которую называют зенитом. Тени стали длинней. Ветерок стих. Слышно, как в Галкином доме шумит примус, как смеется Вера. По небу плывут облака, серые посередине. «Ночью, — думаю я, — когда эти облака соберутся вместе, снова пойдет дождь».

— Галькиного сына видел? — спрашивает Вековуха.

— Видел.

— Как он тебе?

— В Попова, Гришку.

— Его кровь. — Вековуха кивает. — И смышленый к тому же. Как увидит меня, голос подает. За бабку меня считает. Так и кличет: «ба» да «ба». Покуда он только три слова умеет — «ба», «ма» и «ня». «Ба» — это, значит, я, «ма» — Галька, а «ня» — есть ему подавай. Когда с яслей забираю, ручки тянет. Ей-богу! Своих детей не имела, а внуком обзавелась. Большая приятность мне от него. — Авдотья Фатьяновна усмехается. — Даже в уме не держала, что его, — она выделяет слово «его», — сына нянчить придется. Кабы раньше сказали про то, в лицо плюнула бы… Вот ведь как в жизни бывает. Не гадала, не думала, а оно получилось. — Вековуха вздыхает. — А Гальку жалко. Не убереглась девка — теперь всю жизнь маяться будет.

— А может быть, и не будет? Может, Колька — радость ей.

— Так оно и есть, — соглашается Авдотья Фатьяновна. — Но без отца все же тяжело.

— А вы?

— Меня ненадолго хватит: старая. Ей бы хорошего парня встретить. Жить бы им вместе, богатеть, а ей спереди горбатеть. — Вековуха смотрит на меня. — С Лидкой-то у тебя как? В окно смотрела — вроде бы бранились вы. Раньше ты, как теленок, к ней льнул, а теперь…

Мне не хочется говорить о Лиде. Никодим Петрович и Лида — это не укладывается в моей голове.

— Примечаю, поостыли вы друг к дружке, — продолжает Вековуха. — Никодим ей голову замутил. Он теперь на Донской комнату снимает, у старушки.

Мое самолюбие уязвлено. Хочется выяснить подробности, и я спрашиваю, как часто Лида встречается с Никодимом Петровичем.