Татьяна Труфанова - Счастливы по-своему

— Понимаете, Юле нужно было срочно уйти к врачу. Угу, к врачу. К хирургу.

— Господи! Что с ней? — вскричала Нина.

— Ничего страшного! Просто небольшой… нарыв! Ага. Нарывчик на ноге, — плел Степа, прижимая к себе сына. — Занозила, запустила — и вот. Инфламмация. Не в смысле чего-то очень, а в смысле вскроют нарывчик, повязку — пустяки. Но надо к врачу! Угу. Вот я отпросился на работе и остался вместо нее.

— Дье мерси! — Нина, словно обессилев, опустилась в единственное кресло. — Но почему она мне не говорила? Я звонила ей только вчера… У-ух, тихоня! В тихом омуте… Вы, Степа, имейте в виду, — погрозила она длинным пальцем, — в тихом омуте черти… Должны быть черти! Что-то же ей должно было от меня передаться?

Нина Яковлевна, откинувшись в кресле, забросила ногу на ногу (при этом боковой разрез ее юбки разошелся, показав стройное бедро). Она была похожа на итальянскую киноактрису, как их рисовали когда-то в журнале «Крокодил»: большой, алой помадой накрашенный рот, большой нос, копна вьющихся волос, длиннющие ноги и большая грудь, видневшаяся в вырезе белой блузки. Нина Яковлевна была некрасива, но играла на поле «женщина с шармом», причем играла на этом поле давно, уже лет этак тридцать.

— Я к вам с зачета, — сказала теща (она преподавала зарубежную литературу в Домском университете). — Попили дети моей кровушки!

«И не отравились?» — едва не спросил Степа. Он спустил с рук Ясю и пробурчал что-то сочувственное.

— Изрекают такое, что просто прелесть! — сказала Нина. Она поерзала и вытащила из кармана юбки бумажку. — Я сохранила одну писульку, послушайте: «Байрон нарушал любую мораль. Он был хромой, но красивый, перед его либидо не могла устоять ни одна женщина, в том числе английская королева. Пока друзья-дворянины…» — дворянины! — «…топили грусть в пустых развлечениях, Байрон спал со своей сестрой и переплывал Ла-Манш. Он трагически отдавался своим эмоциям и писал об этом стихи. Потом перестал писать, потому что занялся делом. Уехал делать революцию в Греции».

— Га-а! — одобрительно сказал Яся.

— Студиозус вульгарис, — отсмеявшись, сказал Степа. — Это еще что, какие у нас когда-то на экономике были перлы…

— Так! — перебила теща и махнула в сторону стола рукой, на которой сиял цирконий размером с булыжник. — Предмет визита! Берите, подарок вам!

— Э-э… Как интересно, — сказал Степа. — Давай, что же, давай посмотрим, Яся.

Яся поднял голову от пластиковой пирамидки и присмотрел за тем, как его отец разворачивает упаковку. Под двумя шуршащими пакетами обнаружился веселенький желто-синий детский горшок. Свежий пластик блестел и попахивал химзаводом.

— Спасибо! — с облегчением сказал Степа (зная тещу, он ожидал худшего). — Прекрасный подарок! Полезный! Когда-нибудь мы с ним — ого-го!

— Что значит — когда-нибудь? — возмутилась Нина. — Сейчас, Степа! Имедьятман! Вы же не хотите, чтобы ваш ребенок — мой внук, простите! — в четыре года носил подгузники? Я такое видела. Позорище! Не ребенку, естественно, а родителям.

— Но как же — сейчас? — промямлил Степа, поглядывая на сына.

Девятимесячный Яся лупил пирамидкой по стенке буфета и пропустил известие об ожидающих его переменах.

— Все ясно, — решительно встала Нина Яковлевна. — Требуется лекция. Видит Бог, я устала читать лекции, но если я умою руки — представляю, до чего у вас все докатится! Я надеюсь, вы слышали о собаке Павлова, Степа?

Далее теща прочла Степану краткую, но страстную проповедь об условных рефлексах в применении к какающим младенцам. Употреблялись слова «сфинктеры», «позыв», «наблюдение» и прочие научные термины, которым слабо подкованному Степе нечего было противопоставить. По всему выходило, что от горшка не отвертеться. В ходе обращения зятя в горшечную веру у Нины Яковлевны пересохло во рту, и она потребовала чая. Степа ринулся греметь посудой и доставать сладости — вдруг угощение отвлечет тещу? Но она, отхлебнув обжигающего чая, только взбодрилась.

— Я фундировала вопрос. Изучила литературу и посоветовалась со знающими людьми. Итак, Степа, как только ребенок начинает приседать… Вы наготове с горшком! Он приседает — вы подсовываете, — безапелляционно говорила Нина.

Яся как раз присел рядом с открытой стиральной машиной и с наслаждением вонзил все три зуба в резиновую изоляцию люка. А Степа проглядел, что надо броситься спасать машинку, — он сидел у стола, пригорюнившись и положив щеку на ладонь, и представлял, как станет бегать за Быстрым с пластиковым горшком.

— Понятненько. Так и будем коротать дни.

— Не трусьте. Этим займется Юля, — взмахнула холеной рукой теща. — Но разумеется, всю процедуру нужно делать с голой попой.

— Чьей, извините, голой попой?

Перед глазами Степы вмиг предстала жена, обнаженная ниже пояса.

Нина воззрилась на него, как на слабоумного.

— Попа — Ярослава. Я-ро-сла-ва. Так! Я надеюсь, вы даете попке ребенка подышать?

— Э-э… До сих пор Яся прекрасно дышал носом и ртом, — неловко пошутил Степа.

— Мон шер ами, у меня лимит глупостей на сегодня исчерпан. — Теща поджала красный рот. — Скажите мне без увиливаний: вы голопопите?

— Какое замечательное слово! Голопопим ли мы? — засмеялся Степа. — Кстати, пряники! Попробуйте пряники — свежие, очень вкусные, ага.

Нина не дала сбить себя с толку.

— Слово ужасное, но ему трудно найти замену. Итак, — она вперила в Степу испытующий взгляд, — вы голопопите?

Степа, впервые услышавший глагол «голопопить», недоуменно развел руками.

— Так я и знала! Выходит, Юля меня обманывала! — трагически воскликнула Нина Яковлевна.

— Нет-нет! Наверняка они с Ясей голопопят, угу, голопопят день-деньской, оба, как только я ухожу на работу, — попытался исправить промашку Степа. — Я просто не в курсе. А хотите… Хотите, я прямо сейчас начну?

Теща на секунду изумилась, пока не увидела, что Степан имел в виду все же не себя, а сына.

— Свободу попе! Свободу попе! Это же такая славная, розовая попа, она тоже, тоже хочет дышать полной грудью, — говорил Степа, стаскивая с Яси штаны и подгузник. Яся недовольно повякивал.

И вот ненужные покровы были сброшены на пол, а на руках у Степы остался свободный голопоп.

— Наконец-то, да, Яся? — благодушно сказала Нина. — Давно было пора. Вы посмотрите, какой довольный ребенок!

Яся и вправду довольно вертел головой по сторонам. Ему всегда нравилось озирать окрестности с высоты положения «на ручках». Нина потянулась к нему, и Яся, завороженный сверканием циркония, потянулся ручонками к ее руке. Степа сделал шаг ближе, и тут…

— Ай! — вскрикнула Нина, а Степа увидел, как от младенца выстрелила дугой тонкая струйка.

Все, что успел Степан, — повернуться вместе с Ярославом влево. Вместе с этим поворотом Ясин фонтанчик прочертил в воздухе кривую, пролившуюся на пол и на обеденный стол. Последний отрезок мокрой кривой соединил две чашки с чаем и миску с пряниками.