Валерий Бочков - Шесть тонн ванильного мороженого

Басманов сунул руку в карман, достал телефон, громко и официально сказал: «Да! Говорите!» Кивнул художнику и боком протиснулся в прихожую. Прикрыл дверь. Он стоял в темноте, прижав к уху молчащий телефон. В черноте угла что-то шевелилось: он разглядел кошку, она ела из консервной банки.

– Господи, – прошептал Басманов, – господи… Ну что же делать?

Он сморщился, как от зубной боли, и помотал головой. Повременив, набрал номер. Вытянулся и глубоко вдохнул. На том конце ответили.

– Сергей Михалыч, извините, что беспокою опять… Да, Басманов… – он хихикнул странным фальцетом. – Я вот как раз у этого, у художника. Да, у Рябулиса… Ну вот я и… – он замялся, кусая губы, – я вот подумал… – Потом, словно прыгнув с моста, выпалил: – А нельзя ли скидочку мне на картину? Дискаунт типа? А?

В трубке возникла тишина. Потом на том конце что-то сказали и нажали отбой. Басманов вытер потные руки о штаны, присел на корточки и, поглаживая тощую кошачью спину, грустно прошептал:

– Михалыч… вот ведь сука какая этот Михалыч.

Обвинять Михалыча было грешно, он лишь выполнил то, о чем его просил сам Басманов. Они встретились на прошлой неделе в бизнес-клубе на Трубной. Михалыч опоздал минут на сорок, во время разговора постоянно отвлекался – то звонили ему, то он сам звонил. Подходили какие-то типы, здоровались, заискивающе глядя в толстоносое лицо Михалыча. Он напоминал потного, розового гиппопотама, добродушного, но все-таки слегка страшноватого.

– Ну а чего ты в салоне-то не купишь? Их как грязи теперь, – и Михалыч ткнул ручищей в сторону задрапированных окон ресторанного зала. – Галерей этих.

– Я так и хотел сперва, Сергей Михалыч, – торопливо жуя, говорил Басманов. При разговоре с Михалычем его голос становился выше и приобретал деревенскую простодушность. – Но… но, во-первых, нам нужен формат… а формат и там, в галереях этих, денег стоит. А во-вторых, я подумал… – он быстро отпил вина, вытер рот салфеткой, – уж если тратить деньги – так с умом. Типа вклада, чтоб в рост. С процентом. У нас вон Ляльке уже пятнадцать почти. Нужно будет учиться отправлять.

– Илюха, дорогой ты мой! Пойми, я ведь сам ни рожна в этой живописи не понимаю. И от того, что я работаю там, – Михалыч кивнул на тускло мерцающую люстру, – толку ноль.

– Не скажите, Сергей Михалыч, нет, нет, – замотал головой Басманов. – К вам же все эти барыги галерейные на поклон ходят. Таможня, разрешение на вывоз, пятое-десятое.

Михалыч кивнул и улыбнулся, вытер блестящую лысину. Пыхтя, сунул большой, как парус, платок в карман.

– Ходят… Это точно, – задумался. Помолчав, добавил. – Есть один. Кушельмац. – Михалыч усмехнулся чему-то, с грохотом отодвинул стул: – Ладно, Илюха, пойдем сигары курить.

Илья Басманов был невысок ростом, гораздо ниже, чем ему самому казалось. Татарская кровь придавала его лицу что-то неаполитанское, а дорогие очки в костяной оправе делали похожим на архитектора из зарубежного кино. На людях очки он старался не снимать, без них лицо выглядело голо и по-детски беззащитно. Он работал на «Реал-ТВ» и не хотел, чтоб у коллег сложилось неверное представление о его характере. Тем более сейчас, когда он наконец получил свое шоу.

Шоу стояло в сетке следующего сезона, но он уже заказал себе визитки: Илья Басманов, Эксклюзивный продюссер, шоу «Погасшие Звезды». Ему особенно нравилось слово «эксклюзивный». В пресс-релизе шоу именовалось «революцией в реалити-ТВ», сам Басманов повторял эту фразу в интервью, приятелям и даже Ирен. На деле он знал, что это будет очередная телебодяга, где спившиеся певички, спортсмены, рок-н-рольщики будут материться, рыдать и сплетничать. И если он выжмет рейтинг, то переползет в следующий сезон. А за это время нужно будет замутить новый проект, утвердить и воткнуть в сетку.

– Тараканьи бега!

Басманов со злобой вдавил клаксон. Он сам не знал, относилась фраза к работе или к пробке, в которую он угодил, сдуру свернув на Дмитровку. Месяц назад Басмановы переехали за город, и теперь любая поездка в Москву превращалась в пытку.

«Шаха» впереди снова заглохла, Илья, матерясь, нажал клаксон и уже не отпускал. Из машины выскочил дохлый мужичок в кепке и, увидев хищную морду басмановского «Лексуса», принялся извиняющеся пританцовывать и разводить руками.

Басманов отпустил сигнал, он вдруг вспомнил, что именно такая «шестерка» была и у него:

– Точно, цвет «белая ночь», моя первая тачка…

Он опустил стекло, мужичок испуганно замер.

– Не гоношись, земляк! Все путем, – сказал Басманов, смеясь. – Бывает…

Та «шестерка» была почти новой, меньше трех лет. Деньги дали родители. Он как раз защитил диплом, ему удалось отмотаться от распределения на Казанскую студию. Через отца его пристроили в Останкино, и Илья гордо парковал сияющее авто перед телецентром. Жизнь складывалась на редкость удачно, если не считать недоразумения с Люськой Сомовой: на пятом курсе она залетела и каким-то невероятным образом уговорила Басманова жениться. Они развелись, когда сыну исполнился год. После развода Басманов видел его раз пять, потом Люська отказалась от алиментов. Илья не настаивал.

Пробка тронулась, «шаха» завелась и поползла вперед. Басманов воткнул в ухо наушник:

– Ирэш! Сладкий! Как ты?

Илья кивал головой, слушая и улыбаясь.

– Да. Да. Все тип-топ. Задание выполнил! Михалыч обещал какого-то барыгу прижать. Будет тебе Пикассо.

Идея с покупкой картины принадлежала Ирен. Сам Басманов хотел сделать, как у Арутюнова – у того над камином был прибит ковер мрачной расцветки, а по нему в художественном беспорядке развешаны сабли, янычарские кинжалы, самурайские мечи с висюльками. «Мужественно и стильно, – подумал с завистью Басманов. – Так и надо!»

Ирен спорить не стала, просто сказала:

– Нет, Бася. Кинжалы – это пошло. Мы повесим там картину. Большую, настоящую, в золотой раме. Какого-нибудь знаменитого современного художника.

Ирен была на четырнадцать лет младше Басманова, он подловил ее семнадцатилетней дурочкой на одном из конкурсов красоты, которые в те дикие годы проводились везде и почти непрерывно.

– Ирен, – гордо представилась она и тут же поспешно добавила: – Без «а» на конце.

Басманов тогда усмехнулся: куда ни плюнь, непременно угодишь в Лолиту, Анжелику или Веронику. Или Ирен. Та обиделась, достала паспорт. Там действительно стояло: Ирен Васильевна Хохлова.

Сейчас ей перевалило за тридцать, кое-что кое-где чуть поотвисло, но Басманов с удовольствием замечал все те же маслянистые кобельи взгляды, что ощупывали ее ладную фигуру на коктейлях, презентациях, в круизах и на пляжах. Когда родилась Лялька, Ирен решила не кормить ее, чтоб не испортить грудь. Басманову было все равно: он был счастлив, что у него вырастет девка, такая же смазливая, такая же ногастая, как и ее мамаша. Илья представлял, как лет через пятнадцать он, – седовласый и загорелый, будет прогуливать ее, соблазнительно румяную стервочку, где-нибудь по Сен-Жермен-де-Пре или Пикадилли. Покупать ей вздорный хлам в роскошных лавках на Пятой Авеню, рассеянно расплачиваясь платиновой кредиткой.