Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

Если б дворовый пес, зорко охраняя дом, завидел вдруг чужого, ломающего забор, какие бы громы и молнии, какие неисчислимые оскорбления изрыгнуло бы его дрожащее от ярости горло! И как бы стушевался он, как поджал хвост, как завилял бы им виновато, узнав в подошедшем мародере какого-нибудь свояка хозяина.

Что-то подобное, сгущенное до образа, виделось мне в очередной «информашке» Ивана Максимилиановича об очистных сооружениях. С той, конечно, разницей, что главный редактор не позволял себе ни собачьей несдержанности, ни собачьей ошибки — лаять на знакомых.

Немного поворчав по адресам разных пайщиков-ведомств, без указывания фамилий (будто ведомства — это просто здания, где нет людей-руководителей), слегка куснув смежников (а это вообще звездно-загадочная «черная дыра» — смежники. Это все, кроме одного — говорящего в данный момент), Иван Максимилианович заканчивал свой «острый сигнал» нетленными мичуринскими изречениями о человеке и природе, возгласами «Скоро ли мы увидим…», «Пора подойти с полной ответственностью…» и т. п., которые в переложении на собаку звучали бы как примирительное повизгивание из конуры, сопровождаемое побрякиванием цепи. Все сводилось к тому, что чистить ух как надо, ох как пора. Но кто конкретно? Когда конкретно? Это было похоже на молитву атеиста. На обращение в совершенное «никуда».

А в качестве наглядного пособия — как должен писать настоящий журналист — Иван Максимилианович подсовывал мне материалы Елены Романовны Подобед, роковой женщины редакции.

У нее были бедра. Стоит ли об этом говорить! Бедра есть у всех, например, у мужчин. Но у Е. Р. Подобед были такие бедра, что при виде их в мужских взглядах появлялась какая-то ясность. Будто решал человек что-то, бился, мучился, страдал, а он — вот где, выход. Я сначала подумала, что она ходит в галифе. Оказалось, обыкновенные джинсы. И все-таки в них было что-то от галифе. Пронзительной, почти армейской ясностью были отмечены и журналистские труды Е. Р. Подобед.

Председатель колхоза т. Иванов берет под руководство захудалое хозяйство. Бригадир т. Петров уходит из передового возглавлять отстающий коллектив.

Какой фанфарный треск, какой фимиам курится на листочках, сплошь из петита! Просто бедрами ощутимо воинственное удовольствие Е. Подобед, освещающей временные трудности и непоколебимо уверенной в их преодолении!

Иван Максимилианович очень уважал Е. Подобед — свою ученицу. Плод, так сказать, своих трудов. И очень ее боялся. Не в привычном смысле этого слова, а как некую идею, им рожденную, его переросшую и дошедшую до абсурда. Впрочем, у него в мыслях не было этого слова — абсурд. Не было у него и уверенности в том, что Е. Подобед на голову выше его или других сотрудников. Его пугал КПД бывшей ученицы, ее бескомпромиссность и отсутствие сомнений. Боясь, он называл это для себя недостаточной интеллигентностью. А найдя название, немного успокоился. И даже почувствовал какую-то приятность, делая правки в ее разгромных корреспонденциях. Смягчая удары фраз по тому или иному «козлу отпущения» (предприятию, колхозу, мастерской, конкретному лицу), Иван Максимилианович вел себя в ситуации избиения как хлипкий дружок верзилы-хулигана, на долю которого остается только удовольствие показаться великодушным и пискнуть «лежачего не бьют».

Самое неприятное, что вначале я искренне пробовала постичь ее метод отражения действительности.

Выехали, то есть она выехала в район, прихватив с собой меня, молодую и неопытную.

Поймала на поле ответственное лицо из райкома. За ним и гналась. Ответственное лицо был не мужик — при галстуке. Но и не мужчина — мал ростом, суетлив и очень вежлив. Низенький мужчинка стоял в борозде, в расколе нечерноземной пашни и глядел на Е. Подобед как на знойный африканский овощ неподвластных нашему земледельцу размеров. Коротенький галстук бил его по лицу.

Какой разгоняй она устроила! Что он, ответственное лицо, срывает эксперимент областного масштаба! Что он недодал председателю тов. Иванову того-то и того-то, не проследил, не обеспечил, не создал условия новатору!

Не сразу, постепенно, я поняла, что и председатель тов. Иванов, и бригадир тов. Петров обречены взлететь на вершины трудового героизма и загреметь достижениями. Все, и газета тоже, помогут им. Вплоть до того, что вдвойне будут завалены удобрениями новые угодья тов. Иванова, а в бригаду тов. Петрова перебросят все необходимое оборудование с прежнего места работы.

Появятся новые передовые колхоз и бригада.

Выйдут в свет блестящие репортажи Е. Подобед с леденящей душу, медузо-горгоновской безапелляционностью взгляда. Появятся и новые отстающие — из бывших передовиков. А кого ими удивишь? Их много, разных отстающих. «Призыв» оперировал всегда новыми передовиками и старыми, всем известными «козлами отпущения».

И, освещая отдельное положительное как общий процесс, осуществлял выдачу желаемого за действительное.

Конечно, кроме Ивана Максимилиановича и Е. Подобед, в редакции работали и другие люди. Две попеременно уходящие в декрет молодые матери. Болезни детей, недосыпания, собственные недомогания, бюллетени и справки делали свое дело. Матери не могли стать работниками в полном смысле слова, потому что прежде всего были матерями. Такое случается не так уж и редко.

Три выпускника журфака бродили по зданию с выражением застылого тупого изумления. Я звала их про себя отавой, сельскохозяйственным термином, обозначающим то, что остается от зеленой поросли после первого укоса, находит силы расти и до увядания бывает подстриженным. Они не могли оправиться после срезания верхушек их первых корреспонденций, после шока разгоняев и распеканий.

Оплот редакции, четверо мужчин резвого возраста — до пятидесяти, очень хотели жить прежде всего. Понимаю, что это не вполне емкая характеристика, но именно она возникала в уме, когда, проходя мимо их комнаты или заходя в нее, я слышала всегда одно и то же:

— …Картер потек, где достать колеса, сделал теплицу, зверски много уходит бензина, шпалы идут отлично на дом в сад и недорого, завел эрделя, ходит как скаковая лошадь, кормлю печенкой, нашел мужика — золото, так выправит, отрихтует, замажет — никто не поймет, костюм купил полный дрек, а еще по знакомству, писал про этого завмага, спасибо, не зубодер, а то бы всю челюсть подвел, сменил стенку на кухне, жена ноет — не в цвет, надо кафель менять, девка растет шпана, два платья фирмовых отваял на гонорары, все мало, откуда такие запросы…

И все они писали что-то такое важное, которое должны были прочесть тысячи и что было неинтересно обсудить даже с коллегами.

Помню, был рейд по общежитиям. Вся наша редакция — за столом президиума в красном уголке. В зале рабочие. Кто-то в майках. Работа посменная. Мы спим — они работают. В каком виде комендант поднял, в таком и пришли. И мы — отглаженные. И почему в президиуме?