Елена Афанасьева - О любви я молилась

Дима не очень любит эти мои «благотворительные акции». Он предпочел бы возвращаться в город вдвоем. К тому же бывает, что на заднем сиденье вещи свалены в беспорядке, и ему приходится выходить из машины и все там обустраивать, чтобы усадить нового человека, — ведь я за рулем. Иногда он ворчит и пробует меня убедить, что сегодня нам «подбирать людей неудобно». Его недовольство меня напрягает и сковывает, лишает возможности полно­ценно прочувствовать радость человека, которого я усаживаю в машину.

...Хорошо помню те дни, когда, груженная рюкзаками, и сетками, и маленькая дочка в придачу... топала к электричке пять километров пешком, а рядом проносились машины, среди которых было немало пустых или полупу­стых. Как хотелось, чтобы кто-либо из водителей сжалился над горемыками и подвез. Сама же руку поднимать стеснялась — среди дачников не принято проситься «на подвоз» — волоки свою ношу сам.

Чуда не произошло ни разу. И потому я могу представить себе, каково это, когда оно происходит. Когда останавливается машина и вам предлагают подъехать — и не просто до станции, но до самого города! Какая это радость для человека, настоящий сюрприз, чудо! Дома вечером, а может быть, и еще пару дней, он будет рассказывать об этом, говорить, как ему повезло, и снова будет радоваться. Он будет вспоминать меня с добрым сердцем, и простится мне что-то из того, что натворила я в жизни, и снимется чье-то проклятие с грешной моей головы, и может быть, в неурочный час его теплая мысль обо мне спасет меня от погибели...

Иногда люди пробовали давать деньги, а потом спрашивали, почему помогла, раз денег не надо. Отвечала просто: я христианка, а помогать — это норма православной жизни, да и в принципе — человеческой. Иногда шутила по поводу того, как я «двух зайцев одновременно убиваю»: оказываю помощь нуждающемуся (это мне пойдет в зачет на том свете), но при этом ничем себя особенно не обременяю, ибо эта помощь мне ровно ничего не стоит.

Кто-то говорил, даже многие говорили: «Какая вы добрая!»

Я уже не помню, было ли то время, или нет, когда я радовалась словам благодарности и гордилась ими, гордилась собою. Вообще-то, старалась не гордиться, «не заноситься» — себя я эмоционально ограничила, ну, а весь «процесс» — упростила, он сейчас протекает уже почти по-деловому: поса­дила человека, устроила его, дверь закрыла и — поехали. Иногда все делаю, даже не отвлекаясь от начатого в салоне разговора с близкими...

На слова благодарности людей, на их радость почти не реагирую, не раз­мягчаюсь.

Вот сели, поехали. Пока едем. Слава Богу!

Ты, ты, ты... только ты

Третье лето нашего супружества ознаменовалось выездом на море — на Черное, конечно. Надо, в конце концов, поплавать вволю, на солнышке ото­греться! А теплые южные вечера — разве может быть что-либо прекрасней?

Я не уставала удивляться Диминому энтузиазму — таскать повсюду за собой громоздкую, тяжелую видеокамеру! Она, конечно, не самая допотоп­ная, но и не то, что сейчас. Правда, теперь, благодаря ей, я могу погрузиться в созерцание сцен, которые без этой съемки навсегда выпали бы из моих вос­поминаний, вытерлись бы из памяти.

Вот, например, неожиданный верблюд на пляже. Оказывается, он совсем нестрашный, напротив, добродушный и добрый. Я его чешу и глажу по шее, по огромной выпуклой боковине (сказать «по боку» — язык не поворачивает­ся!). Он ласку воспринимает с удовольствием, ох, как она ему нравится — не верблюд, а просто котяра!

А вот я на пляже и книжку читаю, ну, конечно, «под семечки». Сижу, при­крытая широкой панамой, а на носу очки, которые по носу скользят и едва не падают. Поза уморительная — книжка между ног, я над ней — в три погибели в этой панамке и в очках на грани падения. Невольно улыбаюсь даже сейчас, глядя на все это безобразие.

А вот Дима решил отснять наш поход на базар, точнее, победоносное с него возвращение. Вначале на камеру снимаю его я: Дима позирует с огром­ным арбузом под мышкою и с другими приобретениями. Затем он меня сни­мает. Ну, я, понятно, барыня-сударыня, я налегке, как всегда. Сумок на себе, как ослик, не таскала никогда. Ну, а теперь тем более — ведь у меня имеется заботливый и галантный муж. Я вышагиваю в отличном летнем наряде и в очень красивой белой шляпе с широкими полями. Шарман. Шляпа мне очень идет. В этой шляпе я как великосветская дама, даже полупрофиль в ней какой-то изысканный! Дима в восторге. Пройдясь перед камерой, я присаживаюсь на удобный стул у стола, где Дима только что пил пиво, поднимаю глаза и как-то медленно и лучисто улыбаюсь в камеру. Взгляд, улыбка — все словно заторможено, словно в замедленной съемке. Затем грациозным движением снимаю шляпу, проверяю, правильно ли она надета, не съехала ли набок. Еще одно грациозное движение — шляпа опять на голове.

— Как тут у нас в Китае? — небрежно шутит дама в шляпе.

Ее кавалер радостным возгласом реагирует на шутку. Наступает пауза — съемка затягивается, и в кадре надо что-то делать, надо что-то придумать. Я хватаю недопитый Димин бокал с пивом, картинно потягиваю напиток. Пиво, увы, уже на исходе.

— Скоро я твое пиво доконаю, — предупреждаю мужа небрежно.

В ответ мгновенное и страстное:

— Главное — ты у меня останешься!

Разве может быть женщина несчастной, коли с ней все это было? А было это со мною, не в сказке. Со мною.

Обручальное кольцо

Наступило наше последнее, четвертое лето.

Перед моим отъездом в Италию, куда я на месяц отправляюсь поработать переводчиком по линии благотворительного фонда (с группой детей из Черно­быльской зоны), мы с мужем целую неделю обсуждаем, на какой руке мне носить обручальное кольцо. Точнее, «обсуждает» и бесконечно тему ворошит Дима, заведомо мучаясь необоснованной ревностью и подозрениями в адрес горячих и страстных, по его мнению, итальянцев. Я же стоически терплю все эти разговоры и даже будто охотно их поддерживаю, демонстрируя свою лояльность и неравнодушие к Диминым чувствам. Пробую мужу объяснить, что на Западе, то бишь в Европе католической, все носят обручальные коль­ца на левой руке, и потому, если я в Италии буду его носить на правой руке, никто не поймет, что я замужем. Однако Дима с пеной на губах доказывает, что я должна носить кольцо на правой руке, ведь у нас на левой его носят раз­веденные. Что ж, приходится напору мужа уступить:

— Хорошо. Буду носить, как ты хочешь, — на правой руке.

Наступает день отъезда — тот день, который делит нашу жизнь попо­лам — на «до» и «после».

Мы с Димой, озабоченные и нервные, носимся все утро по квартире, «как подстреленные» — то что-то укладываем, то перекусываем. Наконец закругля­емся: грузим мой багаж в машину, и Дима везет меня в аэропорт, как всегда, стремительно, так что по дороге ни взглянуть на пейзаж, ни расслабиться не успеваю. Приезжаем в аэропорт, начинаем разыскивать детей из моей группы, делать перекличку: волнение, суета, атмосфера накаленная — все как всегда. Впереди предстоит еще большее напряжение — надо сдавать багаж, проходить досмотр, границу, следить за паспортами детей и всеми документами на груп­пу. Потом будет шумная и бестолковая погрузка в самолет, будет перелет, во время которого многих детей станет мутить и тошнить, и всех придется успо­каивать, утихомиривать. Затем — на той стороне, в Италии, — аналогичные хлопоты, и все на чужом языке и с непредсказуемыми иностранцами. Впору свихнуться! За встречей в аэропорту последует долгий переезд на автобусе, и снова детей будет мутить, а итальянцам надо будет всю дорогу улыбаться и три часа занимать их внимание увлекательной беседой сначала про жизнь детей в Беларуси и влиянии ЧАЭС на экологию, а затем про погоду, фольклор, политику президента, который «не Путин», и про все то, на что только меня подвигнет мое, к счастью, богатое воображение. В общем, ужас, а не день! За неделю до отъезда меня уже начинает «колбасить» при мыслях о нем, а тут еще Дима наезжает со своей горячей претензией по поводу обручального кольца. Для него проблема эта — вселенского масштаба. Он не понимает и понимать не хочет, какая на моих плечах лежит ответственность за детей, за группу, за всю поездку и какой стойкой и непоколебимой мне надо быть на работе и особенно в день сегодняшний. Хоть бы мне его пережить благопо­лучно, этот день, — не сорваться, не споткнуться на чем-либо!