Владимир Саламаха - 3. Если упадёт один...

И эта старая женщина, мимо дома которой он раньше много раз ходил в город и назад, а неделю тому шел на войну, все более и больше напомина­ла ему мать, которую любил, как каждый из нас любит свою, и за которую теперь боялся: что с ней, как она там? А что с отцом, с сестричкой? А с Нюркой что?..

Кажется, и любил ее, и не любил. Ему нравилось быть рядом с ней, все парни, его сверстники, ходили с девушками. Может, и женился бы на ней, но пока учился на тракториста, свел Нюрку чужой парень. Жорик. Его бригада тянула электрические провода в Забродье, а потом и в другие деревни.

Однажды пришел Василий из города, начал собираться на танцы, а сестричка:

— Не ходи! Нюрка с Жориком любится.

Не помнил Василий, чаще ли застучало тогда его сердце, или нет. Но как-то обидно стало: ходили же вместе с полгода. И даже за руки держались, и ночи напролет у какого-то дерева простаивали. Как так?

— Почему не ходи? — удивилась тогда мать. — Разве ему девчат не будет? Пожалуй, ходить ходили, а не любились. Нюрка не его, и Василий не ее. Что тут такого? Доченька, еще будет ему его девушка, как и тебе твой парень. А что Нюрка своего нашла, а Жорик свою, так добра им!

Пошел тогда Василий на танцы. Нюрку не встретил, наверное, дома была. Жорика встретил, тот сам к нему подошел. Руку подал. Поздоровались. Отвел Василия Жорик в сторону, сказал:

— Спасибо тебе, Василий.

— За что?

— Не тронул ты Нюру. Хорошо о тебе говорит. Ходили вы.

— Ходили.

— Мы с ней живем. У ее родителей. У меня своего дома нет, сирота я, детдомовец. Она мне люба, я ей.

— Живите. Что я тебе скажу?

— Зато я тебе скажу: хороший ты парень, коли все так. Осенью свадьбу играть будем. Придешь? Мы с Нюрой уже все оговорили. Как брат рядом со мной сядешь?

— Сяду.

Согласился, хотя тогда почувствовал, где у него сердце: кольнуло, засту­чало, словно завелось. Еще бы, вроде гуляли. А как только ушел учиться, Нюрка другого выбрала. Да кто он ей, Василий!? Он с Нюркой даже ни разу не поцеловался. А очень хотелось. Хотелось ощутить, что это такое — цело­ваться с девушкой. Он и до сих пор не знает «вкуса» поцелуя. Интересно, а Иван и Никодим уже целовались?.. Глупости, нашел о чем сейчас думать. А на свадьбе у Нюрки и Жорика не гулял и за брата у него не был: по деревенскому обычаю осенью свадьбу справлять собирались.

Что сейчас с Нюркой? В деревне она, у родителей. А с родителями ее что? А что с его соседями, односельчанами? В деревне из мужчин, пожалуй, оста­лись только старые, мальчишки да подростки. Все взрослые пошли на фронт. Знать бы, вернулся ли кто из них домой? Может быть, некоторые, как и он с Никодимом и Иваном, сейчас пробираются к родным.

Не до завтрака было Василию. Не хотелось есть и парням. И они думали о матери и об отце, о доме своем, где всегда, сколько себя помнили, им было хорошо и беззаботно.

И они видели образы матери и отца. В мыслях говорили с ними, каждый по-своему. Жалела мать своих сыновей, обнимала, прижимала к груди, не отпускала от себя.

И видели отца Никодим и Иван. Очень суровый он был. Поглядывал на них из-подо лба, тяжело молчал, а в висках стучало одно и то же: «И нет вам дороги назад без победы».

Кое-как перекусили, поблагодарили старуху. А она все это время печаль­ная сидела на скамейке возле печи, смотрела на парней, время от времени будто невзначай поднося к глазам уголок платка, покрывающего седую голову, и не произнесла ни слова. А когда встали из-за стола и направились в сени, тоже поднялась, подалась вслед за ними. В сенях подошла к лаве, на которой стояло ведро с водой и большая кружка, накрытая дощечкой, да возвышался чем-то набитый серый холщовый мешок, вроде рюкзака, сказала:

— Сыночки, погодите маленько.

Остановились парни: что еще?

— Возьмите в дорогу, пригодится.

Взяла мешок, подала им. Но никто не протянул за ним руку. Смутилась, словно не то делает. Держа в одной руке мешок, повернулась к лаве, сняла с кружки дощечку:

— Из этой кружки мои дети пили. А когда Сергей, Юрка и Гришка шли на войну, я им из нее воды дала. Может, и вы, если не брезгуете, глотните. По три глотка. Заговорила я ее, чтобы вам в пути хорошо было. Вода из нашего колодца, знать, и ваша вода. Говорили же, не издалека сами. Чистая.

Парни смутились: заговорила... Да, есть такой обычай в деревнях, загова­ривают воду старушки на все случаи жизни. Суеверие, должно быть. Матери им воду не заговаривали, хотя, отправляя в дорогу, крестили сыновей да тво­рили молитвы.

Старуха, заметив, что парни растерялись, сказала:

— Как умела, так и заговорила, греха в том нет. — И посмотрев на них, продолжала: — Будто своих сыновей в дорогу отправляю. Мне легче будет вас проводить, если хоть чуть-чуть пригубите.

Никодим решительно взял кружку. Сделал три глотка. За ним — Иван и Василий, опорожнив ее. Не хотели обижать старушку.

Василий подал ей кружку. Не взяла, сказала:

— А кружку положите в мешок. Там и ложки, как же без нее в дороге? Может, дорога будет длинной, пить захочется, а под рукой нет никакой посу­ды. Вот и будет чем воды зачерпнуть. Колодец в пути встретится, речка, род­ничок. Не тяжелая кружка, из этой, как ее, из той, что от снаряда.

— Из гильзы, — сказал Василий, глядя на позеленевшую медь.

— Из нее. Как-то сыночки, когда еще маленькими были, нашли в кустах при дороге снаряд. Здесь в гражданскую обозы проходили. Прибежали к отцу: «Папа, папа, игрушка какая-то тяжелая, принеси!»

Пошел мой человек посмотреть на ту игрушку. А как глянул, так детей от себя подальше отослал: «Снаряд!»

Пулю ту большую выкрутил, порох высыпал, кружку сделал. Говорил, металл хороший, износа ему нет. Берите, пригодится в дороге.

Взял Иван. Сначала взял у старухи мешок, положил в него кружку, набросил лямки на плечи. Повернулся, через раскрытую из сеней дверь дол­гим взглядом окинул дом. Как он похож на их дом! Такой же большой, без перегородок, со шторой, разделяющей его надвое, сейчас раздвинутой к стене. И побелена печь. И такие же длинные лежаки-полати, приделанные к стене. И пол такой же чистый, как у них дома. Наверное, старуха, как и мать, каждую субботу мыла и натирала половицы. Так же, как и у них в доме, — в уголке икона с вышитым полотенцем вокруг оклада.

Долго смотрел на нее, старуха заметила, сказала:

— Богородица. Давно она у меня. С тех пор, как еще девушкой была и замуж за своего человека собиралась, мать дала. Мой сначала не хотел икону видеть. С молодости уж очень партийный был. В армии еще царской служил в самой столице. Не верил, а я верила. Икону от него прятала, сыновей, таясь, крестила. Крестик нательный носила, не сорвал. А после того, как дети снаряд нашли, сам полочку для иконы смастерил. Вот как.

Он вредным не был, как о нем говорили. Сторонился людей, что правда, то правда. Так как же иначе? Легкие у него болели, не хотел, чтобы другим болезнь передалась. Еще как из армии пришел, болел. Мы с ним из одной деревни. Далеко она отсюда, за городом. С молодости он за мной ходил.