Алексей Митрофанов - Пречистенка

Этим священником, скорее всего, был отец Виталий, собственно настоятель Обыденского храма, любитель наблюдать иллюминацию на улице Тверской и питавший слабость к дорогим конфетам «вишня в шоколаде».

Единственный, пожалуй, раз над Церковью Ильи Обыденного возникла угроза закрытия — в тридцатые годы.

Сначала переплавили колокола. Тот же Козаржевский вспоминал: «С колокольни моей родной Ильинской церкви сбрасывали колокола через пролом решетки: этот пролом и теперь сохраняется с южной стороны колокольни как своеобразный мемориал советского варварства».

Затем возник вопрос о том, чтобы закрыть приход. Одной из основных причин были дружественные отношения с Истинно-православной церковью. В атеистической брошюре под названием «Ангелы, сеющие смерть» это описывалось так: «В подпольных группах последователей Истинно-православной церкви активная роль принадлежала враждебным элементам. Им удалось подчинить своему влиянию некоторые легально действующие православные церкви. Цитаделью монархизма стал, например, в Ленинграде храм Воскресения на крови, а в Москве — храм Илии Обыденного…»

Кроме того, отец Виталий находился в напряженных отношениях с митрополитом Сергием. В результате настоятеля перевели в Загорск, в церковь Кукуевского кладбища, а спустя год арестовали и этапировали в Уссурийский лагерь.

Но, как ни странно, Обыденскую церковь не закрыли. Больше того, по мере разрушения соседских приходов к здешним прихожанам прибавлялись верующие из храмов Успения на Могильцах, Воскресения на Остоженке, Успения на Остоженке.

Переносились сюда и ценности. В частности, из Успения на Остоженке перенесли икону Успения Божией Матери; из Зачатьевского монастыря — иконы Богоматери Милостивой, Богоматери «Неувядаемый цвет», Зачатия Пресвятой Анны, Федора Черниговского, Федора Стратилата; из церкви Успения на Могильцах — икону Успения Богоматери; из церкви Спаса в Чертолье — образ Спаса Нерукотворного; из церкви Похвала Богородицы — икону Богоматери «Нечаянная радость».

Кстати, по преданию, в Великую Отечественную войну патриарх Пимен, находясь на фронте, спасся именно благодаря этому образу.

В результате, в 1942 году, на Пасху, чекисты насчитали в этой церкви четыре тысячи молящихся. Больше было только в храме Богоявления в Елохове (6500 человек), и столько же (4000) — в церкви Знамения на Переяславской улице и на Преображенском кладбище.

* * *

Почему же вышло, что Ильинский храм за всю историю советской власти ни на день не закрывался? Многие считают, что произошло это благодаря тому, что батюшка Виталий, когда тучи начали сгущаться, в доказательство того, что храм — великий памятник архитектуры и культуры, начал на приходские деньги расчищать фрески начала восемнадцатого века и реставрировать местночтимые иконы.

Но история других церквей, гораздо более значительных как памятники, опровергает этот довод.

Видимо, руки не дошли. Не до того. Война. Недоучли. Недосмотрели. Не претендовал никто на здание, на место.

Так или иначе, это — тайна, и не меньшая, чем история возникновения Ильинской церкви.

Жилой дом Тургеневой (Остоженка, 37) построен в 1819 году.

Это здание — одно из самых странных в городе Москве. На нем, например, висят две мемориальные доски. И обе говорят о том, что в этом доме жил Иван Сергеевич Тургенев. Правда, на левой значится, что он тут проживал с 1839 по 1851 год, зато на правой — с 1841 по 1851 год.

Иван Сергеевич здесь и вправду жил. Наездами. Когда ему случалось бывать в Москве, он останавливался у своей маменьки Варвары Петровны, которая арендовала этот маленький особнячок у господина Лошаковского. А гостил Иван Сергеевич в Москве не часто. Но все же гостил, начиная с 1841 года. Так что одну из досок было бы нелишне снять.

Маменька была личностью яркой, из Лутовиновых, которых называли барами полновластными и необузданными. Называли не зря. Некая Варвара Житова писала в мемуарах о дворецком Федоре Ивановиче и горничной Авдотье Кирилловне. Они были вполне законными супругами, носили одну фамилию Лобановых. Но госпожа Тургенева не захотела, чтобы лобановские дети жили на Остоженке, и распорядилась отправить их в деревню. Конечно, без родителей.

К счастью, у Федора Ивановича, как у дворецкого, имелась своя, пусть небольшая, комнатушка. И «в этой-то комнате прожили и зиму, и весну бедные три девочки, взаперти, без воздуха, но все же около матери и отца, которые урывками хотя несколько раз в день могли видеть их».

Кстати, та Варвара Житова была не только тезкой госпожи Тургеневой, но и тайной ее дочерью. Тайным же отцом мемуаристки был не кто иной, как доктор Берс, домашний врач Тургеневых и папа будущей супруги Льва Толстого. И выходит, что Иван Сергеевич приходится Льву Николаевичу в какой-то мере родственником.

А обман добропорядочных супругов Лобановых остался без последствий — ведь практически вся дворня ненавидела свою хозяйку, а значит, некому и было донести. «Многое творилось не так, как она велела, многое от нее скрывалось, и не было случая, чтобы кто-либо донес ей о том, что могло вызвать ее гнев».

* * *

Был у Варвары Петровны и дворник Андрей. Житова описывает его с явной симпатией: «Замечательно огромное, но совершенно пропорциональное с его гигантским ростом лицо Андрея всегда сияло добродушной улыбкой. Сила его была необыкновенная, а руки так велики, что когда ему случалось меня брать на руки, я чувствовала себя как в экипаже».

Андрей был глух и нем, жил в деревянном флигеле, у лестницы и обладал известностью общемосковской. Варвара Петровна щеголяла своим дворником-гигантом, превосходно его одевала. В Москве зеленая блестящая бочка и красивая серая в яблоках заводская лошадь, с которыми Андрей в неизменной кумачовой рубашке ездил за водой, были очень популярны у фонтана близ Александровского сада. Там все приветствовали тургеневского немого.

А еще был у Андрея песик, белый с коричневыми пятнами. И этот песик чем-то не понравился хозяйке, и она велела утопить животное. Что Андрей и сделал на Москве-реке, в районе Лужников.

Иван Сергеевич любил свою злодейку-мать. И тоже, как Андрей Варвару Житову, носил ее иной раз на руках (видимо, это было традиционным ритуалом в доме на Остоженке). Да и хозяйка в дни приезда сына старалась сдерживать свой пыл. Правда, это ей давалась не всегда, и впечатлительный писатель иной раз убегал спасаться от разгневанной мамаши к брату Николаю, жившему неподалеку, на Пречистенке.

Зато во времена затиший все было мирно и покойно. Иван Сергеевич располагался на своих любимых антресолях, где и принимал огромное количество гостей. Один из них, писатель Борис Зайцев упоминал: «Тургенев жил… зимой в Москве с матерью на Остоженке, в доме Лошаковского, занимая комнаты в мезонине — теплые, уютные, с нерассказуемой прелестью старинных московских домов… В Москве к нему приезжал Грановский, и они горячо рассуждали в верхних комнатах о крепостном праве, об освобождении крестьян».