Жужа Тури - Под одной крышей

— Я с радостью соглашаюсь, — сказала она, — к вам, сударыня, пойду не задумываясь. Но мне надо зарабатывать и до той поры, пока не стану портнихой, — добавила она глуховатым голосом, поглядывая то на Луйзу, то на Юци Пинтер.

— Ну, наконец-то заговорила, — сказала Луйза. — Сама устраивай свою судьбу, нечего таращиться на меня. — С этими словами она ушла в комнату, оставив их одних.

— Питаться будете у меня, так что об этом не думайте, — сказала Юци Пинтер. — А потом и плату положу, какая вам причитается. Согласны?

— Да вроде бы…

— Узнай, как вступить в профсоюз, если правда, что он уже действует, слышишь? — крикнула Луйза из комнаты.

— Ладно…

Юци Пинтер вскочила, стул качнулся и грохнулся на каменный пол.

— Ой! — вскрикнула она. — Вы решили, Маришка? По мне, можете приходить хоть сегодня, я буду только рада. Но сейчас мне надо бежать, неужто вы гуся выменяли, госпожа Ковач? До чего аппетитная печень!

— Пожалуйста, попробуйте.

— Спасибо, некогда, задыхаюсь от работы. — И она поспешно вышла, прикрыв за собой дверь.

Луйза принялась убирать на кухне и как бы между прочим спросила у Мари:

— Ну как, пойдешь к ней?

— Конечно. — И с чувством продолжала: — Я знала, ты что-нибудь придумаешь. И прачечную и все остальное ты устроила, ты так много сделала для меня… — Тут голос ее дрогнул: — Сошью тебе такое платье, что ахнешь!..

— Ладно, только не реви.

Мари нашла работу, дворник Ласло Ковач вернулся из богатого впечатлениями путешествия, и баронесса, напрасно прождав два дня, наконец-то надумала уехать к себе в деревню. На второй день в подавленном, меланхолическом настроении она рано утром появилась в комнате своей жилички, из-под собольей шубы до самого пола спускалась прозрачная, бледно-желтая ночная сорочка. Баронесса остановилась на пороге и принялась рассуждать о том, что человек ни к кому не должен быть добрым, благодарности все равно не дождешься. Даже собака и та отворачивается от нее. Знакомые, правда, считают, что она уехала домой, и тем не менее… За день она несколько раз одевалась, готовясь отправиться в путь, и то и дело врывалась в кухню:

— Меня не спрашивали?

— Нет, — отвечала Мари и, чтобы утешить ее, добавляла: — Ведь они знают, что вы давным-давно у себя дома, в Чобаде.

— Да, да, конечно, знают. — И баронесса возвращалась к себе в комнату. В задумчивости стояла у окна, ела колбасу, сало. Домашних продуктов между рамами окна оставалось все меньше. Видя, как катастрофически быстро они тают, она решила зайти к Мари и на прощание выложить ей все. Баронесса тяжело опустилась на кровать, передернула плечами и начала:

— Я прогнала Рене. Вы заметили, что он уже не появляется здесь?

— Я не слежу, — пролепетала Мари и смущенно отвела взгляд от белого, как молоко, усталого лица Малики.

— Он раздражал меня. Знаете, я ни с кем больше не виделась, но в последнее время он стал наглым, как и все мужчины. Да что вам объяснять! Я просто посмеялась над ним; видите ли, мне нужно было отомстить ему за насмешки, которыми он отвечал на каждую мою обиду. Но не буду утверждать, что была возмущена его поведением, не те времена теперь, не так ли? — На сей раз Мали ждала ответа на свой вопрос, пристально глядя в лицо Мари. — В конце концов свершилось то, чего не могло не свершиться, если женщина одинока, молода и за нею постоянно волочатся, черт возьми… А вы как считаете?

— За мной не волочатся, — сказала Мари, — так что мне незачем думать об этом. Да и муж не простил бы мне…

— Неужто он такой зверь?

— Винце? Наоборот, именно потому, что он очень порядочный человек! — Мари рассмеялась, ей вдруг стало приятно сознавать, что Винце действительно не простил бы ей, в то же время она в душе презирала Малику, которая поедет домой, в Чобад, будет расхаживать по своим двадцати четырем комнатам и терзаться.

Баронесса капризно продолжала:

— А эти полагают, что потеряют свой престиж, если не овладеют красивой женщиной. Вы во сколько встаете?

— Когда ходила на фабрику, вставала в шесть, да и теперь не позже.

— Если я просплю, разбудите меня в шесть часов, вместе уложим вещи. Приятная будет поездка, нечего сказать, да еще собаку придется тащить с собой. — И она тяжело вздохнула.

Мари, ни на минуту не задумываясь, попросила:

— Оставьте ее мне.

— Не возражаю. Я скоро приеду, и до моего возвращения присмотрите за ней.

Баронесса ушла с рюкзаком и с только что выстиранным и выглаженным бельем в саквояже, а Мари вместе с Жигой заявились к Пинтерам.

Пока ученица хлопотала на кухне, Жига вертелся у ее ног. Растерзал в щепки оброненную деревянную ложку, играл картошкой, как мячом, рылся в мусоре. Внимательно следил за каждым движением Мари и, если та направлялась в комнату, неотступно следовал за ней, словно боясь, что его опять запрут в каком-нибудь большом, темном и холодном помещении. Ликующим лаем встречал каждого члена семьи и особой страстью воспылал к Пинтеру-старшему. Уполномоченный по дому с высоты своего величия поначалу не удостаивал Жигу даже взглядом, но, когда тот упорно, изо дня в день ластился у его ног, выражая безудержную радость, он снизошел наконец и погладил пса по гладкой шерстке.

Вскоре так повелось, что Пинтер-старший, ложась отдохнуть после обеда, пребывал под охраной Жиги, который в холодную погоду забирался под край одеяла, а в солнечные дни чутко спал у ног любимого человека, недовольно тявкая, если кто-нибудь открывал дверь или производил какой-нибудь другой шум. Все чаще случалось так, что уполномоченный по дому, отправляясь на свои таинственные переговоры или деловые встречи, обращался к Жиге: «Где же твой поводок?» Мари бежала за ошейником, надевала на Жигу и ласково говорила: «Ну, ступай гулять».

Так счастливо определилась судьба Жиги, бездомной, гладкошерстной таксы баронессы. Мари тоже пришлась, как говорится, ко двору в семье Пинтеров, быстро и легко освоилась со своей новой ролью.

В семь-полвосьмого утра она приходила на работу. Готовила суп с укропом, делала гренки или пекла блины и на подносе несла завтрак Пинтеру-старшему. Тот возмущался, что его рано разбудили, с негодованием отодвигал в сторону поднос, но после ухода Мари все же принимался за еду. Хозяйка и Мари завтракали на кухне, а Дюрка в это время был уже далеко со своей тележкой. В такое время на кухне было тепло, в печке потрескивали сосновые дрова, на плите грелась в кастрюле вода. Юци в комбинезоне, непричесанная, зябко поеживалась у огня; пока Пинтер-старший околачивался на кухне, Мари прибиралась в его комнате. Он ворчал, засовывая в карман трубку и табак: «Даже в собственной комнате не дают человеку покоя», и уходил в ванную комнату, затем, накинув на плечи пальто, отправлялся в свои таинственные странствия. В квартире воцарялись приятная тишина и покой. Юци Пинтер совершала свой утренний туалет, надевала юбку и пуловер — заказчики иногда приходили даже утром, — выхватывала у Мари из рук метлу, совок для мусора и принималась наводить порядок в своей комнате.