Владимир Топорков - Щепоть крупной соли (сборник)

Первеева они нашли на берегу реки. Трещал заведенный экскаватор, выбрасывая сизые кольца дыма, пять перемазанных парней, как воробьи, примостились на гусенице, покуривали, а Первеев по-командирски разгуливал перед ними, наверное, воспитывал за какие-то проделки. Завидев Ершова со стариком, махнул рукой, пошел навстречу, улыбку во весь рот изобразил.

— А, чудак-рыбак, подмогу ведешь? Адвоката нашел? Прямо скажу, дохлый номер — у меня документ на руках…

— Подожди, Первеев, — остановил его Ершов, — не о леваде речь пойдет. Вот мне Егор Евдокимович рассказывал о станции второго подъема: правда, что без нее можно обойтись?

— Точно. Водовод удлинится, но рельеф левее спокойнее, без насосов дополнительных можно воду подавать.

— Так что ж молчишь?

— А кто меня просил в чужие дела встревать? За музыку платит тот, кто ее заказывает. У меня своих забот по горло. Вот они, чижики, опять уселись, греются. Им бы пилось-елось, а работа б на ум не шла…

Ершов уходил от реки, круто огибая Сорочью гору, как раз по тому месту, где Егор Боровиков предлагал новую трассу водовода. Шел и убеждался — прав старик. Небольшой пологий спуск уходил к реке, своим спокойным рельефом смягчая горушку.

Ершов шел быстро, причудливым веером раскидывая руки. Он уже заметил за собой эту привычку — ходить быстро, почти бегом, когда начинал злиться. Сейчас злоба закипела прежде всего на себя. Здорово он, старик, подметил — пришлый человек. Словно былинка неприкаянная под ветром — во все стороны кланяется, ни к селу, ни к городу в буквальном смысле. Он по ночам разрывается, душу на части рвет и думает, что это его потаенные мысли, сам себя обмануть хочет. А людей не обманешь — люди видят, какие мысли человека дугой гнут. Туда, в город его родительские гнилушки тянут, а здесь живое дело страдает, тоже горьким плачем плачет, потому что без души, как жвачка коровья, исполняется.

Ведь мог же он этим водоводом поинтересоваться? Проект взять, изучить? А он без лишних хлопот подмахнул проект при согласовании — спешил куда-то — и еще доволен остался, что процедура недолгая, не задержала. Да и к мелиораторам мог заглянуть за это время, их мнение послушать, посоветоваться…

В правлении Ершов председателя не застал. Секретарша Верочка сидела за машинкой, «клопов давила» — одним пальцем отстукивала какую-то бумагу. Завидев агронома, привстала, словно школьница, платьице приталенное поправила, заулыбалась:

— А Николая Андреяновича нет. Укатил на пахоту.

— Вот и отлично, Верочка.

— Чего тут хорошего? — удивленно спросила секретарша. — Ждать придется.

— Ничего, подожду. А к тебе, Верочка, просьба. Там я сегодня утром заявление подсунул на подпись, в папку положил — вернуть надо.

Верочка порылась в папке, нашла листок, передала Ершову. Тот разодрал листок на части, бросил в урну.

— Что это вы, Василий Васильевич, — еще раз удивившись, сказала Верочка, — в отпуск не поедете?

— Подожду пока. Дела наваливаются — не продохнуть. И тебе тоже работенка найдется. Сейчас давай телеграмму в проектный институт срочную пошлем, вызовем их представителей на понедельник. Позарез важный разговор должен состояться.

Вечером Ершов, задержавшись в правлении, писал письмо Любахе, дорогой своей сестрице. Писал и чувствовал, что на душе становится легко и приятно, словно под холодным душем в жару. А писал Ершов о том, что для родного дома он ломоть отрезанный, не лежат пока к нему дороги, и пусть Люба сама решает его судьбу. И Ирине при встрече пусть скажет, что, если еще не забыла его, если любовь не ушла, пусть в Гороховку приедет, поговорить об их дальнейшем житье-бытье…

Спал в эту ночь Ершов спокойно. Его не тревожили ни шуршащий за окном дождь, собравшийся опять к вечеру, ни осенний, со звоном шелест золотистых осин.

Трактор был новенький, играл оранжевой краской, как пятак, и напарник Кузьмич, лысый мужик лет сорока, ходил вокруг него мягко, по-кошачьи, постукивал ключом по тракам, будто барабанной палочкой, стремясь вызвенить какой-то свой мотив, басил:

— Ну, ер-майор, агрегат, броня крепкая и танки наши быстры.

Игорь тоже был рад новой машине. Не придется теперь лазить под трактором день-деньской, ходить замазурой, точно не комбинезон на тебе, а блестящий кожаный реглан. В прошлом году досталась ему такая развалюха, хоть плачь, а он больше под машиной лежал, чем работал. Хорошо, правда, что напарника у него не было, пироги и пышки, синяки и шишки один получал.

Игорь, городской парень, второе лето проводил в подшефном колхозе. Хотя, если здраво разобраться, колхоз и родным можно считать. Мать родом из этого села, после техникума в городок районный перебралась, замуж вышла, да и осела навсегда. А в Петровке осталась ее мать, стало быть, Игорева бабка, Спиридониха, по мужу такую кличку дали. Вот к ней и приезжал второй раз Игорь, доставляя старухе радостную колготу.

Игорь работал слесарем в строительном управлении. Хлопот у него и там хватало. Кирюхин, его непосредственное руководство, узнав о посылке в колхоз, начинал крестить начальника:

— Только в мастерской, мать его в душу, бездельников увидел! Нет чтобы по объектам проехать, поглядеть, там шибаев пруд пруди, на одного «раба» три прораба, а он последнего слесаря забирает — нашел топор под лавкой. Поломается техника — и крышка плану, тогда уж он забегает, засуетится. С него тоже за план спросят, по головке не погладят…

Игорь слушал Кирюхина, слушал и улыбался, не поддакивал и не возмущался, но в душе был рад такому жизненному повороту. Откровенно говоря, ему надоели городские дружки, каждодневные стойки у пивного ларька, глупые танцульки до пота в парке да и многое другое из городского быта. Отъезд в деревню он воспринимал как праздник, счастливый случай, потому что заметил — есть в деревенской жизни серьезная основательность и неторопливость, которые ему были по душе.

В Петровке Игорю было приятно вдвойне: о родине у него сохранились нежные воспоминания. А с другой стороны, бабка Спиридониха, ворчливая, но добрая старуха, говорунья и потешница, всегда до слез была рада внуку.

Игорь приехал вчера, разместился у бабки, а сегодня день начался с приятного сюрприза. И своим, деревенским, нечасто новую машину доверяют, как премию самым лучшим дают, а тут приезжему честь оказали. Бригадир Александр Афанасьевич, а по-деревенскому Саня Сохатый (он и правда на лося похож: длинноногий, торс точно литой, и голова крупная), сегодня утром подозвал Игоря, сумку с ключами вручил:

— Вот, Игорь, на двоих с Кузьмичом вручаем трактор. У нас, понимаешь, с парами заполышка, лето в зените, а на них осот стеной бушует, волки в бурьяне скоро выть начнут, поэтому два дня на обкатку машины — и в добрый час. — И, уже обращаясь к Кузьмичу, погрозил пальцем: — Последний твой шанс, понял?