Мария Метлицкая - И все мы будем счастливы [сборник]

Томка, любимая невестка, готовить любила. И каждый раз, когда Никитин принимался ее нахваливать — искренне, от души, — говорила:

— Маме нашей спасибо! Это ее заслуга, она научила.

Никитину становилось грустно. Томка и Тата. Две планеты, два полюса. Нет, его жена не ненавидела его родителей, ни слова не говорила — ни плохого, ни хорошего. Ну есть они и есть — что ей до них? Где она и где они? За всю совместную семейную жизнь виделась с ними раз десять, не больше. Ну и достаточно — кто они ей? Чужие. А когда он хотел отправить к старикам на каникулы Славика, Тата фыркала:

— Еще чего! И что он там будет делать? Ты не подумал? Гонять с босяками в футбол?

Он обижался: почему с босяками, откуда такое презрение? Я тоже, между прочим, из них, босяков! Ты не забыла?

Но ехать к бабушке с дедушкой Славик отказывался. И мать его в этом поддерживала. В конце концов Никитин смирился — наверное, они правы. Что ему, московскому избалованному парню, делать в глухой провинции?

Томка, именно Томка до последнего дня смотрела за его стариками. Не брезговала ничем — и подмывала, и подтирала, и готовила еду. Как он ей благодарен, господи! И ведь ни разу ни брат, ни невестка не попрекнули его тем, что все свалилось на них! Он помогал только деньгами. Нет, и это немало! Но столько лет тянуть тяжелобольных стариков…

Он видел, в который раз все видел и чувствовал, и ему становилось невыносимо горько, так горько, что он еле сдерживал разбухший в горле комок. Нет, конечно же, он радовался за родных, был счастлив, наблюдая за их жизнью. Они заслужили!

Им часто бывало трудно, но ни разу они не посетовали, не пожаловались и не объявили себя несчастными. А какие бывали времена!.. Не дай бог! Когда закрыли завод и брат потерял работу, стало совсем тяжело — годы были такие, всем было трудно. Тогда подхватилась Томка. Чем она только не занималась! Летом выращивала рассаду и продавала на рынке, осенью — яблоки, сливу — стояла на дороге с ведрами и, совершенно не стесняясь, продавала проезжим автомобилистам.

Говорила:

— А мне не стыдно! За себя не стыдно. А вот за страну…

Мыла полы в двух школах, вязала какие-то шапочки. Хваталась за все, ничего не боялась. И как-то выжили — как все выживали в те времена. А когда, слава богу, открылся завод и брат туда вернулся, Томка тяжело заболела. Врачи говорили — сорвалась, человеческие силы не безграничны. Ванька тогда не отходил от ее кровати, готовил еду, купал. Нет, конечно же, с Надечкой! Надечка всегда помогала. Рано научилась готовить — «спасибо бабулечке!» — убирала, стирала и гладила. Весь дом был на ней. А Ванька был рядом с Томкой. Слава богу, ее тогда выходили. Никитин, конечно, высылал деньги и отправлял продуктовые посылки и лекарства. А однажды приехал и ужаснулся — в доме пахло болезнью и нищетой. Впрочем, все тогда были нищими, хотя его самого это почти не коснулось.

Он смотрел на брата и его семью — сплоченных, бесконечно родных и любящих друг друга, готовых всегда друг друга поддержать, проживших всю жизнь без обмана, предательства, лжи. Как складно сложилась Ванькина жизнь! Как складно и честно! А у него, у Никитина? Как он распорядился своей единственной жизнью? И как нелепо и страшно она сложилась. И уже ничего не исправить, ничего не изменить. Ничего и никогда. Вот что самое страшное.

Никогда у него не будет нормальной семьи. Никогда не будет ребенка — никакого, пусть даже плохого и неудачного, но все равно бесконечно любимого.

Тата… если она уйдет… Да, он вполне может жениться. Мужчины поздно выходят в тираж. Только хочет ли он? Все заново, с нуля. Нет сил привыкать, нет сил приспосабливаться.

Пусть все останется так, как есть. Даже если ему суждено пережить жену. Впрочем, смерти, конечно, он ей не желает.

Он с удовольствием ел Томкины пирожки — с капустой, зеленым луком и рисом. Какая она мастерица!

— Ох, Томка! — сетовал он. — Погубишь меня! Разве можно так жрать?

Томка смеялась:

— Да брось ты! Сколько той жизни? Ешь и не думай! В твоих ресторанах как будто здоровая пища!

Все правильно. Питался он в ресторанах, кафе или приносил что-то готовое из кулинарии — полуфабрикаты, только поставить в микроволновку и разогреть. Вкусно, невкусно — привык.

После ужина, ловко и быстро убрав все со стола и перемыв всю посуду, племянница извинилась и пошла к себе — назавтра работа, ранний подъем. Обнялась и тепло попрощалась.

Томка чмокнула его в щеку и тоже пошла отдыхать. А они с Иваном перебрались на кухню — детское время, еще посидим. Конечно, разлили понемногу — назавтра Никитин уезжал, да и брату на работу.

Молчали. Наконец Ванька сказал:

— Ну и когда теперь увидимся, Димка? Опять через год?

— Через год, конечно! — бодро ответил Никитин. — А куда ж я денусь? Конечно, приеду!

Брат хмуро кивнул и долил остатки французского хорошего и дорогого коньяка, привезенного младшим в подарок. Снова молча махнули.

— Ну, по коням? — спросил Никитин. — Завтра рано вставать! Да и ты почти спишь, Ванька!

Никитин посмотрел на часы и уже встал со стула.

— Подожди, — решительно остановил его брат. — Сядь, Дима. Сядь.

Никитин опустился на табурет.

— Ну? — нетерпеливо спросил он и широко зевнул. — Ну что? Не тормози, говори! Спать охота.

— Сейчас, подожди. — Иван словно собирался с силами.

«Да что еще там? — недоумевал Никитин. — Что он придумал? Выпил лишнего, вот и чудит».

— Дима, — начал осторожно Иван. — Я должен тебе кое-что сказать. Объяснить. Наверное, должен был сделать это давно. Просто обязан был сделать! Но не получалось. Не мог. Честное слово. А вот сейчас, думаю, время пришло. В конце концов, будь что будет! Захочешь — простишь. А не захочешь…

— Ну! Чего тянешь? — разозлился Никитин. — Давай уж! А то кота за мудя!

Не глядя ему в глаза, еле слышно брат наконец выдавил:

— Надя… — и замолчал.

Никитин вздрогнул:

— Господи, что с ней? Неужели больна?

Ванька мотнул головой.

— Нет, все слава богу, дочка здорова. В общем, — снова замямлил он, — Надя… Наша Надечка… Она — твоя дочь, Дима.

Никитин расхохотался.

— Допился, брат! Конечно, моя! И я всегда так считал! Родная, конечно! И очень ее люблю! Такая чудесная девка! Такая девочка у тебя получилась! Ну есть в кого, что уж тут! Есть, не сомневайся! — Никитин печально и горько вздохнул.

— Есть в кого, — согласился Иван, — вот здесь ты прав. И чу ́ дная, да. В мать. В Тасю, — спустя минуту добавил он и посмотрел на Никитина.

— Что? — переспросил Никитин. — Что ты сказал? При чем тут Тася, Ваня? Ты перебрал?

— Это Тасина дочь, — твердо ответил Иван. — Тасина и… твоя. Ну, дошло, наконец? Ты меня понял?

Никитин молчал. Молчал, как пень, как бревно, как кусок ржавой шпалы.