Иржи Швейда - Авария

Мирек нервно помешивал ложечкой, потом вдруг отодвинул чашку с нетронутым кофе, брезгливо вытер пальцы салфеткой и поднялся:

— Я пошел вниз.

Инка удержала его за руку.

— Допей хотя бы.

— Не хочу. Пойду рисовать.

— А как же Миречек? — сверкнула глазами пани Готтова.

— У него есть мамочка! — остановила ее Инка.

Мирек ушел. Запахло ссорой. Обе женщины хмуро насупились.

Камил торопливо выпил кофе, поблагодарив, распростился и побежал следом за Миреком.

— Айда в кабак. И без разговоров! — На улице он обнял его за плечи, открыл двери и втолкнул в машину. — Мне бы за неделю тут осточертело.

Мирек только отмахнулся.

— И так он треплется всякий раз?

— По-разному. Иногда разглагольствует об оленях…

— Я бы не вынес.

— К этому не надо относиться чересчур всерьез. Тятенька охотно польстит любому дилетанту, лишь бы побудить меня к деятельности, как он сам ее представляет.

— Благодарю за откровенность.

— Это чтобы ты понял все до конца. Ты ведь собирался жить со мной два года на одной койке.

— Так ты решился? — просиял Камил.

— Во всяком случае, попробую обмозговать.

В грязно-желтых освещенных окнах пивнушки на силоновых шнурках висели полустершиеся, давно не нужные транспаранты: МУЗЫКА — ТАНЦЫ — ПЕНИЕ — ЛОТЕРЕЯ. Портьеры с оборванными петлями были черны от никотина.

— Где тут вход? — спросил Камил.

— Я здесь никогда не был.

Со двора вылез какой-то пьянчуга. Натыкаясь на стену, пьяный то и дело посылал кого-то к чертовой матери. Он показал им дорогу.

Зал гудел, как пчелиный улей. Окраска стен были скрыта завесой голубого табачного дыма. Вентилятор в углу под потолком крутился с бешеным свистом, тщетно пытаясь вогнать облака дыма в забранную решеткой вытяжную трубу. Монотонный гул иногда нарушал треск биллиардных шаров. В небольшом зальце, за бочкой пива, где когда-то утоляли жажду возчики, рыдала гармоника.

— Что господам угодно?

— Два пива, две больших рома и зельц с луком. Тоже дважды. И побольше луку, шеф, — распорядился Камил, а после холостяцкого ужина, несравненно более приятного и аппетитного, чем ветчинный рулет, предложенный в стилизованной столовой герра Готта со столика на колесиках, прямо из пивной бочки нацедил в свою посудину крепкого алкоголя, теплого, одиннадцатиградусного, утоляющего жажду пива, и прихватил батон жесткой туристской колбасы — на закуску.

Так и проживем первое время совместного изгнания. Я сам этого побаиваюсь, да не перевелись на свете дуры жены, что дерут нос перед бескорыстными подругами своих мужей.

После краткой бешеной езды, совершенной без всякого страха, потому что вероятность того, что в этом забытом богом углу их заставят дунуть в баллон, равнялась одной миллионной, Камил остановился перед домом с желтыми прямоугольниками уже освещенных окон.

— Что-то вы быстро, — удивилась Инка, оторвав взгляд от раскрытой книжки и взглянув на большие часы с боем. — В солдатах вы были куда выносливее — разумеется, если тогда говорили правду.

— Мы несем с собой благословение божье. — Мирек брякнул сумкой с бутылками. — Втроем пить веселее. Жалко, ты не умеешь играть в «мариаш». А теперь, мать быстро ставь стаканчики, кусочки льда и маринованные огурчики.

Инка, ни словом не возразив, даже с улыбкой, пошла исполнять Мирековы приказы.

Да, задача не из легких, задумался Камил. Если бы она держала сторону Готтова клана, Мирека проще было бы соблазнить. Но и так не все потеряно. Поднять чашу и начать мощную артподготовку. Подставить Миреку зеркало, сколь угодно кривое, оно воспроизведет перед ним широченный большак, ведущий к Пршибраму.

Похмелье. Воздух в комнате тяжелый, хоть топор вешай.

Тяжелы утра пьяниц… И что это со мною? К чему такое вот пробужденье? И как долго это еще продлится, когда угрызения совести отступятся от меня сами, без помощи алкоголя? И чего это я вчера набрехал?

Камил еле поднялся и, минуя коридор, ощупью добрался до ванной комнаты. На этот раз струя холодной воды не помогла. Скорее наоборот. Мозг будто бы съежился и с ощутимой болью бился о черепную коробку Жгучая боль при вдохе, обжигая гортань, проникала в легкие.

Ну к чему я так страшно курил и надрался? Вышел на кратчайший путь к дебильности.

Выдавив немножко зубной пасты, он вымыл и прополоскал рот водой. Желудок взбунтовался, но отвратительный привкус пропал. И чего я тут вчера откалывал? Какое-то одно зыбкое воспоминание о вчерашнем: Мирек клянется, стискивая сильными руками воображаемый отбойный молоток.

Не успел он одеться, как в комнату вошла Инка. Отдохнувшая, причесанная и на первый взгляд настроенная очень воинственно.

— Ну как спалось, Камил? — спросила она без тени недоброжелательства.

Камил смущенно ухмыльнулся. Как он спал — этого он на самом деле представить себе не мог. Вчерашнюю ночь заволокло непроницаемым туманом. Ощущение было прескверное.

— Жарко… Я сплю при открытых окнах…

— Ну что же, в другой раз… Там рядом приготовлен первый завтрак. Со вторым я уж не стану к тебе приставать.

— Мерси. Неохота.

— Не удивительно. Нализался как сапожник.

Теперь в ее жестах и словах проглянули осуждение и укор.

— Извини, если я вчера наплел глупостей. Перебрал, понимаешь…

— Чего же тут извиняться? Ты упивался собственными речами, потерял над собой контроль. Обошелся без предрассудков, а неподдельная искренность всегда многое объясняет…

— И?

— И хотя непременно желал разнести вдребезги моего отца, ты был вполне безвредный парнишка. Но я не предполагала, что ты такое барахло. У себя в доме не можешь порядок навести, а впутываешь в дрязги лучшего своего приятеля.

Камил уронил голову. Ему было невероятно стыдно.

— Спасибо за все, — проговорил он, — обуюсь — и сразу же смоюсь.

— Но наши пригласили тебя на обед. Им было бы неприятно, если бы ты вдруг уехал. Да и мне тоже. С удовольствием поглядела бы, как ты моим отцом разнесешь нашу столовую, а люстру с оленьими рогами всадишь ему в задницу. Ты похвалялся, будто он начнет мерцать, как поливочная машина. Так ты приступишь к действиям или продолжишь свою остроумную беседу? Если ты говоришь и по-испански, пусти свои знания в ход, у нас на обед «испанские птички».

Камил криво улыбнулся.

— Здорово я тебе досадил.

— Да нет. Скорее, ты мне больше неинтересен.

Она еще некоторое время глядела на него, выжидая, соболезнующе покачала головой и повернулась, чтобы уйти.

— Ты все-таки позавтракай, авантюрист.

Закрыв глаза, Камил размышлял, как ему поступить. Дальнейшее пребывание в этом дворянском гнезде было невыносимо. Последнее прибежище было потеряно. Страшные дни. Как перед казнью. Половина из них, слава богу, уже позади…