Олег Ермаков - Голубиная книга анархиста

— Что же с ним случилося, дяденька? — с большим любопытством спросила Валя.

— Ну, кто знает. Вот, например, тот Аттар, что про птиц написал…

— Это который?

— Персидский поэт. Он преуспевал, держал аптеку и занимался врачебной практикой. Но однажды к нему пожаловал дервиш…

— Типа Буратина? — тут же спросила Валя.

Птицелов улыбнулся.

— Нет, скорее… как наш Василий Блаженный.

Валя хлопнула в ладоши и посмотрела на Васю.

— Наш?!

— Ну, то есть я имел в виду знаменитого Василия Блаженного, что жил при царе Грозном в Москве. Его именем еще церковь на Красной площади называется, — немного растерянно объяснял Птицелов. — Вот… И он попросил подаяния…

Валя вся превратилась во внимание.

Птицелов продолжал:

— Но врач вел разговор с пациентами и просто не услышал дервиша.

— А тот? — спросила Валя.

— А дервиш снова попросил.

— Ху-угуу, — одобрила Валя.

— И снова врач Аттар промолчал. Тогда дервиш попенял ему на поглощенность накоплением богатства и спросил, что же он станет делать, когда придется помереть и все оставить?..

На втором этаже откуда-то снялась птица и, хлопая крыльями, полетела.

Все трое задирали головы, но птицы так и не увидели.

— А врач? — напомнила Валя.

— Ну, он… он ответил в том духе, что просто умрет, как и дервиш, и все. И тут дервиш взял и лег, вытянулся…

— Окочурился?! — догадалась Валя.

Птицелов кивнул.

— И врач не попытался его спасти? — спросил Вася.

— Дервиш полагал своим спасением именно смерть. А заодно и озарение Аттара. Так и случилось. Врач роздал все, взял котомку, пару лепешек, надел халат, одолжил посох умершего и ушел.

— Куда? — спросил Вася, тоже заинтересовавшийся судьбой этого Аттара.

— По персидским дорогам.

Они вышли как раз на тот чугунный балкон, откуда открывался вид на аллею, на конюшни с башнями и другие строения.

— Так чиво ему было, дяденька? — спросила Валя.

А Вася не спрашивал, потому что вполне удовлетворился ответом про персидские дороги.

Ветер шевелил волосы Вали, трепал вихры Васи, дул в серые глаза Птицелова, и он щурился.

— Ну, он научился входить в экстаз…

— Это чиво?

Птицелов посмотрел на нее.

— Это?.. Это вот что-то вроде его смеха, — сказал Птицелов, кивая на Васю.

Валя с восторгом взглянула на Васю Фуджи.

— И еще он написал больше сотни книг, — добавил Птицелов Дмитрий.

— Ху-уугу! — воскликнула уважительно Валя. — Фасечка тоже писал про сны… и фоткал их…

— А Кургузов? — напомнил Вася.

— А наш Кургузов все-таки не пошел с котомкой по Руси, а сразу взялся за дела поважнее.

— Опыт Аттара тоже ведь можно назвать школой, — сказал Вася, притрагиваясь к разбитым губам.

Птицелов кивнул, но возразил:

— С котомками-то пол-России бродило. И все метили в учители. Говорят, то же было и в Палестине в конце древней эпохи. Но мессия у нас так и не явился. Если, конечно, не считать таковым Ленина. Все-таки лучше заниматься конкретными делами, вот, устройством школ, больниц. Это научит добру быстрее любых проповедей.

— Что-то непохоже, прлоклятье, — проговорил Вася, — чтобы местные чему-то научились у Курлгузова. — И он снова прикоснулся к губам. — Вон, все пограблено, похерено… дерьмо, зараза… Хотя мне этих помещиков не жаль.

— То же говорит Пирожков, — ответил Птицелов. — А начни с ним спор, так он сразу хватается за своего Хлебникова, у того есть поэма «Ночь перед Советами», ну, там, про зеркало в спальне барыни, в котором кухарка видит гробы, про деревенскую красавицу, выкармливающую грудью борзого щенка по велению барина-охотника… И, мол, щенок висел на лебединой груди точно рак, а рядом ее младенец с синими глазами…

— Ой-ёй, — отозвалась Валя, качая головой.

— Я его не люблю, — признался Вася.

— Кого? Хлебникова?

— Ну да, прлоклятье. Он же был большевицким поэтом, таким же горлопаном-агитатором, как Маяковский.

— Ну, я в поэзии не очень разбираюсь, — отозвался Птицелов. — Тебе надо бы на этот счет подискутировать с Пирожковым… Но точно знаю, что отец его был орнитологом и этой страстью заразил сына, тот занимался орнитологией, бывал в экспедициях, а позже и писал птичьи стихи. Как это?.. Про времирей, свиристелей. А по мнению Севы, так и все его стихи были птичьими, и сам он был похож на выпь: нахохленный. А то какой-то кулик — длинный, нескладный. Или журавль.

Они вернулись в дом и прошли дальше, посмотрели на гостиную с росписями по потолку, выполненными, как сообщил смотритель этого поместья Дмитрий Алексеевич, в технике гризайль. На вопрос Васи, что это такое, он ответил, что лучшее представление дает «Герника» Пикассо. Черно-белая гамма, свет и тень, на этом все построено.

— А здесь чиво? — спросила Валя.

— Это спальня.

— С такими цидулями? — удивилась она, указывая на колонны посреди комнаты.

— Это так называемые тосканские колонны. В имении хорошо поработали итальянцы.

— Ита-а-лья-а-нцы? — отозвалась Валя.

— Ну да. Архитекторы, художники. Здесь было собрание первоклассных картин — Брюллова, Левицкого и самого Рафаэля. Еще и большая библиотека…

— Где те картинки? — живо спросила Валя.

Птицелов достал кисет.

— Хых! Там же, где и все остальное, — сказал Вася, махнув вверх.

— Что-то, конечно, бесследно исчезло, — проговорил Птицелов, набивая трубочку. — Но и сохранилось в музеях. Энтузиасты мечтают все здесь реставрировать, вернуть картины… Но нет уже таких купцов. Все эти нефтяные и газовые магнаты норовят виллы строить на океанских побережьях да в Альпах. И ведь Антон Федорович Кургузов тоже мог бы укатить в Париж, в Рим. Но что-то его заставляло строить здесь… Неужели любовь к России?

— Хых! Хы-хы-хы-хы-хы-ха-хи-хи, — засмеялся Вася.

— А что еще? — спросил Птицелов, прикуривая от зажигалки.

— Ой, дяденька, дайте мне курнуть, — попросила Валя.

Птицелов, пуская клуб дыма, с удивлением взглянул на нее.

— Так охота, прям неможется, — сказала Валя.

Птицелов перевел серые глаза на Васю. Тот отвернулся даже. Птицелов протянул трубочку Вале. И она тут же жадно затянулась, торопливо пустила дым и снова сделала две затяжки и закашлялась.

— Тут нужна привычка, — сказал Птицелов, беря трубочку.

— Тут нужна отвычка от этого-то дерьма, зараза, — подхватил Вася.

Птицелов вздохнул.

— Ну да, ну да. Но… еще с армейских времен никотин приженился, как говорится. Как и птицеловство это…

Они вышли из дома на осыпающееся крыльцо, Птицелов замкнул замок, держа трубочку в зубах.

— Ай, как здесь ладно! — воскликнула Валя, блестя глазами и пританцовывая немного.

Вася сумрачно взглянул на нее.

— Правда, Фасечка? — спросила она и, по своему обыкновению, начала напевать: — Уж как жить будём, ….. молиться, / И молиться надо, не гордиться, / Не гордиться надо, не возноситься. / И суседам и суседкам надо не браниться, / И суседов и суседок надо почитати, / И во …… церковь надобно ходити, / И детей-то надо в церковь приучати, / И родителей надо почитати…