Олег Попцов - Обжалованию не подлежит

— Нет… постойте… Не надо горячиться… Видимо, есть какие-то причины. Сережка чуть-чуть педант. Нельзя просто вот так… Захотел и выбросил человека… Да и зачем ему это?

— Для несведущих цитирую: «Роль личности в истории». Принести?

— Как хочешь…

— Лешка, неужели ты думаешь?

— Не знаю… Сашок, я не специалист по психоанализу. Но, видимо, Димка прав. Представь художника, который не в силах создать полотно лучше своего предшественника или коллеги. А картины висят в одной комнате. Все приходят в гости, восхищаются первой, оставляя без особого внимания полотно хозяина. Художник не перестает рисовать. Нет. Он просто снимает со стены картину удачливого коллеги и уносит ее в чулан. И теперь уже гости неминуемо останавливаются перед полотном хозяина и говорят: «Любопытно… И главное — почерк».

— Все так… — Димка закуривает. — Тщеславие не допускает сравнения с лучшим, потому оно и тщеславие. Мы же знаем Сережку… Есть такая порода людей. Она не умеет продолжать. Для них алфавит только тогда алфавит, когда он начинается с первой буквы собственного имени… Все остальные могут остаться на своих местах… Это уже вторично…

— А разве мы не завидовали, мы сами, — не унимается Сашка, — как у Коли все складно получается с рабочими. У нас накладки, срывы, зазубрины, а у него будто подогнанные детали — одна в одну. И хоть бы щель какая.

— Ты хочешь сказать, что в подобных условиях поступил бы так же.

— Да нет, — устало отмахивается Сашка. — Просто пороки не чужды никому из нас.

На этаже хлопнула дверь…

— Сережка возвращается. Туши свет…

— Зачем?

— Говорю, туши. Вы, Леша с Димкой, идите… Должно же быть разделение труда. Я тоже хочу сыграть соло на кларнете. Мне все ясно.

— Что тебе ясно?!

— Ребята, я прошу вас.

— О господи, люди помешались на тщеславии. Пойдем, Димка.

— Ну, как знаешь, — Димка зевает. — Если чего, мы рядом.

— Ребята…

Мы на секунду задерживаемся в коридоре, шаги приближаются. Пожимаем плечами и уходим в свою комнату.

Утром встретили на улице Жихарева. Поздоровались холодно. Он тоже был на суде.

Жихарев поклевал носком ботинка землю и, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Зря, — затем громко зевнул и уточнил — Кассации, кассации, кассации… Не надоело?

— Нет, не надоело.

— Неужели вы все-таки убеждены, что он невиновен?

— В пять, в десять раз больше.

— Вот как? Завидую. А впрочем, вру… Нечему завидовать. Хотите совет?

— Ну…

— Угомонитесь. Поверьте, вы сделали все возможное. Но… проиграли.

Жихарев лихо поддал кусок шлака, перепрыгнул через лужу и быстро пошел на трамвайную остановку.

«Значит, проиграли, как сказал Жихарев. Проиграли. И все зря?» Я только сейчас заметил, что иду в другую сторону. «Но ведь мы сделали все возможное! Как мало нужно людям. Достаточно сделать все возможное или, по крайней мере, подумать так, и ты можешь жить спокойно. Но где граница между возможным и невозможным? Кто ее устанавливает?.. Граница… А если ее нет? Если существуют иные параметры?.. Николай любит повторять это слово. Да-да, обозначить для себя высший предел, сделать правилом невозможное, отмести границы условного — значит перейти в иной жизненный параметр, где жизнь не просто жизнь, а борьба. Я не верю в бесполезность борьбы!..»

Как Сашка выполнил свою сольную партию, нам приходилось только догадываться.

Сначала пропал куда-то Сашка. Трест проводил двухдневный семинар плановиков. Потом не получалось у меня. Я срочно вылетел на комбинат железобетонных конструкций. Мы задыхались без материалов, а очередные поставки предполагались только в конце четвертого квартала.

Игин вызвал к себе, вытащил кучу бумаг.

— Видал? — спросил он зло.

— Видал, — ответил я неопределенно…

— Это переписка с поставщиками. За такие вещи судить надо. Но у нас нет времени, мы строители. А теперь иди сюда.

Массивная стена красноречиво увешана выцветшими от солнца графиками.

— Вот объемы… Вот сроки. Вот поставка оборудования. А это… наши слезы, иначе, кривая выполнения плана. Понял?..

— Может, стоит заплакать?..

— Нет, плакать не нужно. Для начала пробей арматуру… И не вздумай вернуться без ничего… Скажи этим крохоборам, что детский комбинат им построят в этом году.

— Толкаете в бездну порока?

— Учу плавать, милый, — ласково заключил Игин. — Поезжай…

Короче, три дня отсутствовал я. Все беспокоился, расскажет без меня. Не рассказал. Молодец! А может, просто не получилось… Уже на следующей неделе в конце рабочего дня встретились на стадионе.

— Поговорим?

— Как знаешь. Ты молчишь. Нам неудобно расспрашивать…

Сашка презрительно оттопырил губы…

— Молчу… Кому рассказывать-то? Лешка, как затравленный снабженец, мечется по параллелям и меридианам. Я, как интеллигентный плановый работник, выступаю с докладом о прогрессивных формах планирования строительных работ… Учу людей, между прочим. А этот хулиган-одиночка слоняется без дела. Почти женатый человек, а дома не ночует. Сейчас вот пойду и позвоню Ирине. Съел!

Димкино лицо не меняет цвета, но приходит в непонятное движение.

— Саша, ты меня любишь? Не то слово. Страдания иссушили душу мою.

— Ты знаешь, что такое хук?

— Ну вот, пожалуйста, хук, апперкот, отжимаю левой. С кем я вожу знакомство? Бедная мама, она не перенесла бы этого позора…

— Надо смеяться?

— Это по способностям.

— Итак, ты ему сказал все… Твоя обвинительная речь заставила рыдать присутствующих.

— Нет, — сморщился Сашка. — Я ему ничего не сказал…

— То есть как?

— А так… я рассказал свое воспоминание детства…

Я посмотрел на Димку. Димка посмотрел на Сашку. Потом мы сделали это еще раз, но уже в обратном порядке.

— Воспоминания детства?

— Ага, детства.

— И он тебя понял.

— Не знаю. Он меня выслушал очень внимательно. Между прочим, меня все слушают внимательно, прошу занести в протокол.

— Видимо, твой рассказ не будет опубликован отдельной книгой, так что не обижай друзей, поведай устно.

Сашка улыбается хитро и по-доброму, как может улыбаться только Сашка.

— Понимаешь, — сказал я ему. — Настоящее лишь приходит на смену прошлому, оно не начинается с нуля.

Мы переглядываемся с Димкой. Не очень понятно, что следует делать нам. Удивляться, задавать вопросы, ждать, когда Сашка заговорит снова. А он, как назло, молчит. И тогда не выдерживает Димка.

— И это все?

— Нет, я рассказал ему о своем детстве.

— Что за чертовщина?

Димка пожимает плечами: «Час от часу не легче. Ну при чем здесь твое детство?» Сашка по-прежнему улыбчив и безмятежен.

— Берегите нервы, Дима. Когда я замечаю в подворотнях наших домов расклешенных мальчиков с гитарами наперевес, мне невольно вспоминается детство… Наше детство. Было такое время, когда мы, салажистые пацаны, ошивались на базарах, со смаком горланили полублатные песни, и наши глаза лопались от восторга и зависти, если кому-то из нас выпадал случай достать рентгеновскую пленку с записью Лещенко.