Андрей Бинев - Тихий солдат

– Вот гляди, старший сержант… Это – город Лида. К Гродно никак не подойти, если не взять его с наскока. Наш кавкорпус…генерала Осликовского…и соответственно пятая дивизия генерала Чепуркина…Николая Степановича…должны, кровь из носу, взять этот город и выгнать оттуда к чертовой матери всю немчуру. Надоели уж тут! Ужас как надоели! А у них танки, мототехника, бронетранспортеры, артиллерия… Нужна разведка. Мы, понимаешь, от основных сил оторвались…, они когда еще подтянутся…, считай дня через три…, может, конечно, и быстрее …, но война же… Тут каждый час, бывает, как целая жизнь тикает! Немчура очухается и тогда попробуй ее выковыряй оттуда! В общем, приказ такой! Берешь прямо сейчас своих, на коней, даю тебе еще одиннадцать молодцов, и маршем туда…, к Лиде. Обойдете город с запада, лесами, …они тут не густые, кони пройдут, …найдете партизанскую группу Желтовича…Адама Яковлевича…, место встречи я тебе отдельно укажу…, и на основании его данных проведете разведку на северо-западном направлении… Людей потом оставишь у него, пусть наших поддержат, когда всё начнется. Да и партизанам, опять же, помощь! Они уже готовы выступить. А сам со всеми данными сразу ко мне. Сутки тебе на всё! Понял?

– Так точно.

– Федор! Пустырников! – опять зычно заорал маленький майор.

В хату ввалился бывший ипподромный официант.

– Бери старшего сержанта…как тебя…Тарасов? Ну, вот…, Тарасова, значит. Ему одного «монгола» дашь… Остальным, что будет… Седла выдашь…и все как положено. Старшине Пояркову скажи, это мой персональный строгий приказ. Чтоб не жадничал! Больше «монголов» никому не давай! Это тебе, Тарасов, лично, чтобы ты без помех туда и обратно обернулся. «Монголы» выдержанные…, не гляди, что маленькие…, зато удаленькие! Им и вес твой ни по чем! А если сделаешь все, как надо, Семен Михайловичу благодарственный рапорт напишу. И лично отправлю!

– Не нужно никаких рапортов, товарищ майор, – вздрогнул Тарасов, – Я и так все сделаю.

– Почему не надо? – Калюжный удивленно вскинул маленькие свои бровки и вдруг тут же насупил их, – Натворил чего-то у него?

– Никак нет, товарищ майор. Только все равно не нужно… Ни к чему это. Он меня уж и не помнит, думаю.

– Это маршал-то? Командарм Один? Да он даже коней своих всех помнит! Но… ты как хочешь, а данные мне завтра в это же время привези. И «монгола» береги! Зайди ко мне вон в тот дом…, видишь в окошко? Крыша у него покопченная… Я тебе дам приметы, как Желтовича найти…и что сказать. А то пошлет еще чего доброго, не разобравшись-то! Он мужик дюже злой по природе. Тридцать минут тебе на сборы!

Майор неожиданно строго погрозил пальцем, резко поднялся, схватил свой планшет с потрепанной картой и быстро вылетел из хаты.

– Хороший был жокей! – почему-то с сожалением вздохнул ординарец.

«Монгол» действительно был послушным и спорым зверьком. Павел скакал на нем, сначала смущенно поглядывая вверх на ухмылявшихся своих и кавалерийских разведчиков, оседлавших высоких, тонконогих скакунов. Но вскоре и он, и другие привыкли. Преимущество маленькой резвой лошадки особенно было видно по тому, как лоснились от пота бока крупных лошадей, а она тем временем шла бодро, не сбавляя шага, и вовсе не отставала от других, даже под конец стала обгонять.

Адам Яковлевич Желтович оказался совсем не тем жестким командиром, о котором говорил бывший жокей Калюжный. Среднего роста и среднего же возраста блондин, с большими, как у зайца передними зубами, отчего даже рот не закрывался, с высоким лбом и нежными серыми глазами, в которых постоянно тлел веселый огонек.

– Я вообще-то злой мужик, – говорил о себе Желтович, – Да вот уродился с улыбкой на харе, и что же мне после этого делать? Когда был маленьким, а зубов еще не было, мать рассказывала, орал с утра до ночи, царапался и даже кусался, как умел. Всю ее измучил, негодник! А как полезли передние зубищи, как стали меня детишки за веселого рождественского зайца принимать, так я и подобрел. Молочные зубы выпали, а коренные выросли еще похлеще молочных! Ну, росли бы клыки, это я понимаю! Вурдалаком бы стал. А тут передние, как у зайца. Переломила хитрая природа мой злобный от рождения нрав.

И смеялся сам над собой. По образованию он был ветеринаром, хорошо известным в Могилевской области. К нему возили пациентов со всей Белоруссии. Особенно, собачники донимали. На выставку в Москву ездил раз в два месяца и даже умудрился незадолго до войны защитить диссертацию в слельхозакадемии, в тимирязьевской.

Как получилось, что именно он возглавил в своей же могилевской области партизанский отряд, одному богу известно. Стремясь, видимо, преодолеть свою безвредную комичность, которую он источал с юности, Адам Яковлевич порой был более взыскателен к своим подчиненным и более жесток к врагам, чем следовало бы. Отсюда и укрепилось мнение о его недоверчивости и резкости по отношению к людям.

– Вот закончится война, – мечтал Желтович, смешно закатывая свои серые глаза под лоб, – Стану добрым-добрым! Даже тараканам буду по утрам пузики чесать. А пока давить их всех надо…, вместе с тараканами!

Сразу по прибытии в отряд разведчиков Желтович выложил перед Павлом Ивановичем подробные немецкие карты и задумчиво, почесывая нос, сказал:

– Вот погляди…, взяли мы эти карты у двух германских офицеров неделю назад. Вот как у них все было. Но ведь могли и поменять… Так что, проверяй, старший сержант, как тебе велено, а я тебе проводником еще одного парнишку дам. Подросток еще, но паренек хороший, местный. Он до войны отцу помогал на выпасе, пастушком. Верхом славно ездит. И лошадку ему свою дам. Он вас по тылам проведет, не заметите как!

Пастушка звали Олесем. Представился он солидно – Олесь Гавриилович. Кто-то из разведчиков-кавалеристов откровенно рассмеялся: уж очень маленьким, особенно рядом со своим отчеством, был тот пастушок, прямо как десятилетний мальчишечка, худенький, невесомый, темноглазый и темноволосый. На самом деле ему было четырнадцать лет. Олесь Гавриилович не обиделся на издевательский смешок, а только прямо посмотрел и объяснил по-взрослому серьезно и деловито, будто с этого и начал свою экскурсию по вражеским тылам:

– Мелкий я…, от рождения. И батя у меня таким же был, и дед, и прадед. А батя погиб в прошлом году, немцы его застрелили. Когда он был жив, я только Олесем назывался. Он – Гавриил, а я Олесь. Нормально, да? А вот как убили его, так я обязан за двоих жить и называться соответственно за двоих. Потому я не просто Олесь, а Олесь Гавриилович. Нас двое.

Все замолчали, улыбки сползли с лиц, стало неловко. Но Олесь Гавриилович вдруг широко улыбнулся:

– Да вы не плачьте. Оно ведь война! Пройдет…