Андрей Бинев - Тихий солдат

Павел мгновенно густо покраснел и судорожно сжал кулаки. Крохин перехватил его мрачный взгляд и брезгливо отмахнулся:

– Вы меня, Тарасов, своими глазенапами не стращайте. И не таких видали! А злость свою покажите врагу. А то там вы все как зайцы трясетесь, …только в тылу да на печки с бабой – орлы.

– А ты Гаврила лысая! – послышалось угрюмое из темной солдатской толпы, сбитой в кучу около полевой кухни.

Крохин расслышал, но не решился даже повернуть в ту сторону головы. По последнему решению капитана Безродного, недолюбливавшего всякого рода комиссаров, агитатор обязан был идти в бой следом за всеми, чтобы подгонять отставших. Так вот, Крохин очень опасался, что какой-нибудь такой отставший повернется и пальнет в него в упор. Он каким-то шестым чувством понимал, с кем можно сцепиться в короткой полемике, а кого лучше обойти стороной. Увидев Павла, но и прочитав заранее в приговоре трибунала его историю, изложенную очень сжато, сухой фабулой, он подумал, что тут как раз не ясно, виноват ли Тарасов. У него самого был свой подобный опыт.

В мае сорок второго года его, называемого еще политруком, отправил с передовой в тыл к своим командир полка с важным донесением. Дело в том, что полковые разведчики обнаружили неожиданное скопление тяжелых танков, «тигров», на всем протяжении линии обороны полка. А когда он, проплутав по военным дорогам два неполных дня, наконец, попал в штаб дивизии, то узнал, что почти весь его полк полег в безумной танковой атаке. Людей просто перемололо в земельно-кровавую массу, а технику в стальное крошево. Перед тем немцы целый час ровняли русские позиции из тяжелых орудий. Крохина гневно тряс за отворот шинели особист и размахивал перед ним промокшим под дождем и снегом тем самым донесением, в котором, как оказалось, командир полка просил срочно прислать подкрепление в виде двух десятков самоходок, расчетов бронебойщиков да прикрыть полк хоть немного с воздуха истребительной авиацией. И еще требовались снаряды для своих батарей и противотанковые гранаты, которых в полку за предыдущие бои почти не осталось. Если бы Крохин поторопился, если бы не проспал, измученный, пять часов в будке обходчицы в десяти километрах от штаба дивизии, полк был бы жив. Чуть не отдали под трибунал. Но кто-то из командования решил, что это было бы несправедливо: политрук не оставлял позиции самостоятельно, а выполнил приказ комполка. Кроме того, штаб дивизии за это время успел оттянуться на пятнадцать километров в тыл и потерял управление войсками на целые сутки.

Но Крохину этого все равно не забыли, и когда в конце следующего года пришла срочная разнарядка на замещение убывшего по причине гибели в бою ротного агитатора в штрафном хозяйстве капитана Безродного, тот же особист, криво усмехаясь, вручил ему предписание. Да еще процедил сквозь зубы:

– Гляди, агитатор, не проплутай сызнова, а то…не в постоянный, а в переменный состав пойдешь.

Увидев фабулу дела в приговоре Тарасова, он подумал, что и с ним, возможно, что-то подобное случилось, но здесь, в своих штрафных политвладениях, хлыстом и шпорой мог быть только он. А Тарасов, несмотря на его рост и силу, не показался Крохину опасным типом. Он некоторое время понаблюдал за ним со стороны, у полевой кухни, и понял, что этот увалень вообще-то по природе тихоня и, хоть в приговоре назывался дезертиром, в действительности был обыкновенным исполнительным и умелым солдатом. А такие в упор не стреляют и за словесные оскорбления смертью не мстят. Таким, чтобы их вывести из себя, нужно сделать гораздо большее. Их нужно поставить на тонкую, острую грань между жизнью и смертью или же совершить такое громадное зло, которое единственное способно превратить терпеливого солдата в упрямого мстителя, глубоко убежденного в великой святости своей мести.

По существу он не ошибся, и очень скоро необыкновенные обстоятельства их новой встречи прямо на поле боя подтвердили это сначала в отношении его самого, а дальше уже протянулись, независимо от этого, по всей жизни Тарасова.

…Крохин ловко подтянул ремни на шинели и ушел, не оглядываясь, а сзади издевательски забились смешки.

Павлу тут же объяснили, что Лысой Гаврилой, то есть гориллой , его прозвали из-за непропорционально длинных рук. Тот, кто придумал это, возможно, уже давно погиб, но прозвище передавалось из уст в уста, независимо от смены состава.

Командир взвода лейтенант Парамонов на Павла взглянул лишь мельком, оценивающе. Это был уже немолодой человек, когда-то, видимо, полный, но за годы войны сильно сдавший, с морщинистой шеей, складчатой кожей на лице и на руках, тонким, бледным носом и с добела выбритым ровным черепом. Одним лишь этим он был похож на Крохина. От былой штатской солидности остался лишь широкий отвислый зад и небольшое острое брюшко. Говорили, что он как вступил в войну лейтенантом, так и им остался, а был он в мирное время учителем математики в ржевской средней школе. Еще о нем рассказывали, что звание у него не росло из-за какой-то истории, связанной с долгим нахождением в окружении со второго месяца войны до самого сорок второго года. Его самого отправили после слишком позднего выхода из окружения в штрафной офицерский батальон, где он получил два ранения. Оттуда его командировали уже реабилитированным в одиннадцатую штрафную роту в постоянный командный состав.

Парамонов был немногословен, ни с кем не общался, а агитатора своего, старшего лейтенанта Крохина, вообще не замечал. Похоже, считал его пустым местом. В бою Парамонов вел себя не как командир, а как обычный боец – молча шел в атаку с ППШ на перевес, не орал на подчиненных, никого не пихал в зад, когда кто-нибудь отставал, даже не удостаивал взгляда. Этот тихий человек, похоже, воевал как самостоятельная боевая единица, и от принятого образа сурового и даже лютого командира штрафного подразделения в нем не было ничего. Однако же именно в его взводе никогда не случалось чрезвычайных происшествий и никогда не было опоздавших в атаке, да и практические военные задачи этот бывший учитель решал как-то на удивление просто и даже незаметно для командования. Словно, это были примеры и задачки в потрепанном школьном учебнике. У него в планшете хранились, завернутые в тетрадный листок, всего лишь две скромные медальки и еще какой-то непонятный памятный значок, крошечный, неяркий.

Парамонов перехоронил в своем взводе не то четыре, не то пять составов почти полностью.

…Однако и Павел в одиннадцатой особой штрафной роте и во взводе лейтенанта Парамонова не задержался. В первом же бою, через десять суток после прибытия, он получил тяжелое ранение. Ведь сказано было – до первой серьезной крови, а не только по отбытию трехмесячного срока.