Андрей Бинев - Тихий солдат

– Ползи, ползи, браток! О себе думай! – повернулся к нему Павел.

Кувыкин удивленно приподнял голову, каска низко наползла на нос, и Павел разглядел только острый подростковый подбородочек.

«Да какая ж сволочь отправила тебя сюда, в штрафроту! Вот гады! Ну, что за гады!» – остервенело думал Тарасов.

Серая масса упрямо утюжила черную, мокрую землю. Со стороны казалось, поле шевелится, дышит.

Остановились в ложбинке, перед лысыми прутьями кустарника, которые он с трудом разглядел еще из своих окопов. Павел протянул руку Ивану и подтащил его к себе.

– Передохнем тут…

– А не заругаются? – Кувыкин испуганно оглянулся.

– Не заругаются. А то не доползем… Ты, главное, дыши, дыши…, передохни, браток…

– А у вас есть жена, Павел Иванович?

– Нету.

– А дети? Бывает же, что дети есть, а жены нет… У нас соседка Людка – у ней четверо, от разных… Гулящая…

– Нет у меня детей.

– Это хорошо…, – с неожиданной мудростью вдруг изрек Иван.

– Чем же хорошо-то?

– А гостинцев вам слать никому не надо… А то с этим одна морока! Я матери один раз послал сахару и мешочек сухариков…, насушил на буржуйке…, она любит…, а потом подумал, что лучше соберу чего-нибудь и приеду на денек…, вот обрадуется! Эх! Поймали меня…, сразу и поймали! Говорят, куда ты такой красивый? Говорю, к мамке, на денек… Вот гостинцев собрал, дескать… А они – дезертир ты! Какой же я дезертир? Я хотел только глянуть на нее и сразу назад! Честное комсомольское слово! Ведь я комсомолец! Разве я могу так…, ну…чтоб дезертир!

Павел тяжело вздохнул.

– Ты отдыхай, Ваня! Нам еще ползти и ползти! Вон туман уже расходится. Сейчас если солнышко выглянет, таких пирогов пришлют, что ни в жисть не скушаешь!

Иван испуганно приподнял голову, неловко поправил каску. Винтовка, которая болталась у него на локте, уколола его штыком в подмышку.

– Ты ее под правую руку положи. Зарежешься так.

– А я левша! В школе училка била указкой по руке, а все равно тайком левой писал. Ну, не могу я правой! Не выходит у меня. Мать говорит, отец тоже левшой был. Это я в него!

У Павла был ППШ, с которым его в штрафроту и привезла охрана. Он еще перед отъездом отдал им за это два брикета с немецким трофейным табаком, который хранил у себя уже давно. Перед тем, как везти, ему позволили собраться, переодеться и даже вымыться. Вот тогда он и договорился об автомате.

– А у вас «шпагинский»! Здорово! У нас тут у всех почти трехлинейки! А с другой стороны, штык имеется! А ППШ – это что! Так…, только для форса! Мне один лейтенант говорил…

– Всё! Хватит! Поползли дальше, а то, чего доброго, опять дезертирами посчитают. Жопу прячь! И не болтай! О себе думай, Ваня! О себе! И в окоп не прыгай сразу, как подползем. Жди команды! Меня держись, парень. Понял?

– Понял, понял, Павел Иванович! – Кувыкин вдруг побледнел, лицо его высветилось на черной земле, будто кто-то бросил белую варежку.

Останавливались на полминутки еще два или три раза. Кувыкин уже не трепался. Он здорово устал, и сил уже почти ни на что не хватало. Вскоре вдали показались ровные, аккуратные холмики.

– Вон там…, Павел Иванович, вон там передохнем!

Тарасов повернул к нему голову и шепнул одними губами:

– Молчи теперь! Передохнут тебе там! Окопы это, а холмики – брустверы. Там немцы. Замри и не дыши. Ждем команду в атаку. Держись за мной, Ваня! Не высовывайся. И не бойся ничего!

Поле перестало шевелиться. Рота сумела достичь немецких окопов, даже не обнаружив себя. Только теперь стала рассыпаться на клочки серой ваты липкая утренняя мгла.

Первый, свежий луч солнца ударил в голую землю с невообразимым грохотом. Павел вздрогнул и быстро посмотрел назад – одновременно с вдруг вылупившимся на восточном горизонте бесстрастным ослепительным солнцем из тыла ахнула на немецкие окопы вся чудовищная мощь артиллерийской подготовки, которую так жаждал еще в своих окопах маленький худенький солдатик Ваня Кувыкин. И все беспокоился, что без нее его послали к немцам в окопы.

– Ах, черти! – отчаянно крикнул Павел, – Вот, значит, что за сюрприз такой, что за подаруночок, о котором ротный и Онисим говорили! Видал, Ваня? Жмись к земле, браток, сейчас накроют! Им же все равно куда лепить! Недолеты, перелеты! Мать вашу, боги войны, туды вас в карусель!

Но Ваня не ответил. Он молча лежал щекой на земле, а под левой рукой у него была трехлинейка, с грязным, тупым штыком.

Павел метнулся назад, тряхнул солдата за плечо, но тот вдруг податливо перевернулся и удивленно уставился в небо. Наверное, не додумал какую-то свою мысль о маминых пирогах. Тарасов даже не понял, куда угодили осколки. Ваню Кувыкина убило первым же недолетом.

– Освободился! – всхлипнул Павел, – До первой крови, браток! Свободен ты теперь. К отцу иди, тоже ведь артиллеристом был… Вот судьба!

Он обнял солдатика за плечи и припал головой к нему на грудь. Все пытался расслышать его сердце. Но оно молчало, зато все вокруг дьявольски свистело и грохотало, поднимая к небу сырые комья грязи. Земля сотрясалась от сотен жестоких ударов об нее бездушного металла. Она будто сопротивлялась ему, выталкивая кверху жирные куски своего черного мяса.

Павел протянул руку и бережно прикрыл все еще васильковые глаза мальчишки. Но один из них вновь распахнулся, как будто не хотел расставаться со светом. Но Тарасов схватил в кулак комок тяжелой земли и засыпал ею упрямые веки. Глаза замкнулись. Павлу было жаль неиспеченных пирогов Ваниной мамы, и саму маму было жаль, и четыре яблоньки, и сахарную корочку, и зеленый лучок с яйцом, и начинку из капусты, а еще колодец во дворе, должно быть, уже не существующего дома. Теперь мама будет стариться одна, и сына нет, и не будет внуков. Никогда не будет! Род оборвался навечно, вот здесь, на этом поле, от собственного, дружественного огня, от своей же бесовской артподготовки! То было жестокое новшество именно этой войны, ее предпоследнего года, предложенное в ставке маршалом Василевским и принятое Сталиным. Очень остроумное решение – штрафбаты и штрафроты тайно, под прикрытием ночи или тумана, подползают к вражеским окопам, к первой линии обороны, замирают перед ней, и тут начинается безумная, дьявольская артподготовка, бешеная долбежка из всех орудий. Выжившие в первые мгновения хочешь, не хочешь скатываются на головы к одуревшим немцам, прямо в окопы, и бьются насмерть за место в укрытии. За единственный шанс выжить! Дикая резня, вопли, отчаянные крики, стоны сливаются с выворачивающим душу визгом слепых снарядов. Артподготовка неожиданно заканчивается, и регулярные части почти без потерь догоняют сильно поредевшие роты и батальоны штрафников. Рубеж взят, задание выполнено сполна.