Андрей Бинев - Тихий солдат

Роту подняли в два часа ночи и ускоренным маршем бросили на девять километров в сторону трех высоток, называемых когда-то местными крестьянами «Батькиными холмами», вблизи Гомеля. В рассветном промозглом свете эти хилые возвышенности будто плавили в белом и густом, как простокваша, тумане. Справа от них вилась между облысевшими за зиму березовыми рощами, с одной стороны, и густым, глухим хвойным лесом, с другой, разбитая дорога на Могилев.

Разведку боем провели кавалеристы, отдельный полк которых стоял неподалеку, километрах в десяти-двенадцати к северо-востоку от дороги. Немцы нехотя, лениво ответили пулеметным огнем, положив несколько лошадей и всадников. Артиллеристы, загодя приславшие своих наблюдателей, тщетно, во мгле, пытались определить огневые точки. Но немцы хитрили и в бой не ввязывались.

Одиннадцатую штрафную роту уложили в уже вырытые двадцать третьим пехотным полком две недели назад линию окоп. Полк после десятидневных тяжелых оборонительных боев увели на пополнение, а окопы достались штрафникам. Земля оттаивала быстро, но все же еще хранила под верхним своим слоем плотные комки грязного крошева изо льда и слипшейся глины. В глубоких траншеях штрафники находили и почти разложившиеся, черные конечности, и горы гильз, и даже две неразорвавшиеся немецкие мины. Было и брошенное, бесполезное уже, оружие – искореженные мосинские винтовки, два пулемета без затворов, несколько погнутых взрывом ППШ, два или три «шмайсера» без патронов и даже брезентовый пояс с противотанковыми гранатами без взрывателей, не хватало лишь одной.

В двадцати метрах за окопами обнаружилась чуть присыпанная яма с раздутыми, торчащими из земли, черными и синими телами немцев. Сверху на кривой холмик небрежно бросили стальные жетоны солдат вермахта, с порванными, погнутыми цепочками. Насчитали семнадцать жетонов.

На поле, ближе к окопам, уродливо, криво, совершенно беспомощно замерло шесть обгоревших немецких «тигров», две «пантеры» и три русских «тридцатьчетверки».

За высокими брустверами раздавленными, искривленными стволами упирались в землю три устаревших к тому времени орудия – «сорокопятки», противотанковые пушки образца 37-го года. Их было приказано списать еще в сорок третьем, но артиллеристы упрямо прятали их от командования и на собственной, мужицкой, тяге тащили в сторону границы, потому что прикипели к ним и потому что они были легче, чем то, что их заменяло, и еще потому, что в ближнем бою с танками их уж точно ничто заменить не могло.

Было видно, что оборона тут до конца все же не удалась – немцы взяли окопы, отбросили полк назад, но вскоре оставили их из-за того, что фронт неожиданно с двух сторон вдавился в их фланги и, если бы они задержались в тех окопах, то неминуемо попали бы в окружение. Однако пару дней немцы здесь все же просидели – в двух местах на оттаявшей земле остались следы костра, а в специально оборудованных углублениях лежали пустые консервные банки из сухого немецкого пайка и упаковки из-под порошкового какао. В землю зарылись помятые немецкие термосы в гофрированных кожухах, штук семь или восемь.

Тарасов удивился тому, что немцы даже здесь упрямо пытались утвердить свои бытовые привычки: мусор, то есть следы жизнедеятельности человека, собирался и тут же зарывался в землю, причем в тех местах, которые во время боя останутся в стороне от суеты войны и не будут случайно кем-то потревожены.

По захоронению тех семнадцати человек было ясно, что полк русских все же не только вернулся обратно в свои окопы, но и выбил силой из него немцев, покрошив их в кровавой рукопашной схватке. Скорее всего, их догнали уже, когда немцы сами решили уйти.

…Вдоль окопов, почти не пригибаясь, прошли Безродный и Парамонов.

– Не углублять траншеи! – утренним, скрипучим голосом распорядился капитан Безродный, – Здесь задерживаться не будем. Не надейтесь, заячьи хвосты! Кто останется в окопе, порву как гадов! Вон за теми высотами будем окапываться.

Он показал пальцем с черным ногтем в сторону уже медленно расползающегося тумана. Парамонов по обыкновению молчал.

– Чего, сопишь, лейтенант! Не нравится? – ухмыльнулся Безродный.

– Простыл, товарищ капитан, – мрачно ответил Парамонов и нарочито громко шмыгнул носом.

– Ох! Ох! Ох! У нас мигрень! Нам дурно, милые барышни! – пропев это тоненьким, вульгарным голоском, капитан картинно завертел перед грудью руками, словно собирался еще и сплясать.

Кто-то из солдат поощрительно хмыкнул.

– Чего лыбишься? – резко развернулся к нему Безродный.

– Виноват, товарищ капитан… – раздался дерзкий голос, – У нас вот-вот месячные начнутся! Мы с девушками волнуемся.

Пошленьким, недобрым смешком его поддержало еще несколько голосов. Капитан вдруг широко улыбнулся и ответил бойко, нагло:

– А вы не волнуйтесь, а то матки тут растеряете у меня! А какой штрафник без матки? Чего начальству из него тогда рвать? Разве что, жопу! Напополам!

Теперь уже все хохотали в голос. Но капитан вдруг помрачнел и, уходя дальше по окопам, пробурчал лейтенанту Парамонову:

– Выживите у меня только…, а то нам тут такой сюрприз приготовили…стратеги, что не то, что матки, головы потеряем!

Следом за ним быстро, деловито шел ординарец Онисим Козыренко. Он вдруг остановился около Павла и, словно старому приятелю рывком протянул широко распахнутую ладонь. Павел растерялся от неожиданности, но все же пожал ее. Козыренко серьезно посмотрел Павлу в глаза и шепнул:

– Гляди в оба, солдат! Подаруночок нам зробили паньский, душевний.

Павел не понял, что это означает, но тут же вспомнил последние слова ротного о каком-то сюрпризе и вдруг похолодел. От трех туманных высот пахнуло смертью, и смертью же давило сзади, из собственного тыла. Только сейчас он вдруг осознал, что значит, штрафная рота.

Штрафники невесело скалились, поблескивая в непроглядной серости утра стальной, отчаянной злобой: той злобой, которая вела к смерти без сожаления либо к победе без радости. Скалился и ротный. Но то был оскал иного свойства – холодное сияние жестокой власти и безнаказанности в дикой стае стреноженных, но несломленных зверей. Вот так встретились, выбив тихую, сизую искру за считанные минуты до боя, разные оскалы, уравнять которые могла лишь смерть – одна на всех, с собственным мертвым оскалом.

На левом фланге тоже стояли штрафники – батальон, все бывшие офицеры.

– Там даже Герои Советского Союза имеются, …бывшие, – авторитетно сообщил мелкий, вертлявый солдатик, которому каска спадала на глаза так низко, что он мог видеть только носки собственных ботинок, – И майоры там имеются, и капитаны, а уж лейтенантов! Сам видел! Хоть все и рядовые теперя, а офицерскую-то гордость впереди себя, как девка сиськи, носят. Меня туда с пакетом посылали. Чистую водку пьют гады, как воду. И глядят на меня, на простого солдата, будто на вошь!