Николай Коняев - Марсиане (сборник)

— Ха–ха–ха! — хохотал Марченко. — Ну, спасибо, мать! На, держи…

И он выхватил из кармана комок смятых трешек.

— Ты чего это? — удивилась старуха.

— Держи–держи! — отвечал Марченко — Спасибо, мать, что не дала одурачить матроса! Спасибо, что ты есть! В лесу поют дрозды. Шапки снять. Стоять по местам!

— Ох, прости господи! — вздохнула старуха и перекрестилась. — Ничего–то этот дурак так и не понял…

А Марченко уже уходил, уходил в свою бормотушную жизнь, шел к выходу из скверика, где затаилась, как щука в осоке, желтая милицейская машина.

Да и не собиралась Татьяна начинать эту ссору. Просто, возвращаясь домой, случайно заскочила в меховую комиссионку и вдруг увидела эту беличью шубку.

В кошелечке лежало всего несколько рублей, но стоила шубка так невообразимо по нынешним ценам дешево — всего девятьсот рублей, — что Таня не удержалась и попросила примерить. Шубка как будто на нее и оказалась сшитой, даже надменная продавщица и та не удержалась и улыбнулась поощрительно, увидев ее на Тане.

Шубка была маленькой, почти невесомой. Мягкие складки лежали на спине и на рукавах, и Таня выглядела в этой шубке еще стройнее, чем была. Светлосерый оттенок меха усиливал свежую яркость лица…

Таня повернулась еще веред зеркалом и поняла, что эта шуба ее.

— Девятьсот? — беспечно спросила она и увидела в зеркале, как замечательно хорошо удаются ей в этой шубе беспечные интонации…

— Девятьсот… — вздохнула продавщица.

— Выписывайте… — сказала Таня.

Но потом она сняла свою шубку и вспомнила, что в кошельке у нее всего восемь рублей, а до получки надо жить еще три дня. Три дня, конечно, можно прожить и так, но вот где найти восемьсот девяносто два рубля — это сложнее.

— Так будете брать? — заметив ее смятение, подозрительно спросила продавщица.

— Я же сказала! — небрежно проговорила Таня. — Выписывайте. Я в сберкассе сниму деньги и вернусь.

Вообще–то Таня собиралась забежать по дороге еще и в булочную, но в булочной толпилось столько народу, что она передумала. Сразу зашагала домой. Муж, слава богу, был дома. Он сидел в своем уголке за шкафом и, склонившись над книгами, что–то высчитывал. Муж рассказывал, что у них в институтской лаборатории идет сейчас какая–то интересная тема. Что это за тема, Таня так и не разобрала, но видела, что муж все время занят. Или пропадает допоздна в лаборатории, или сядет дома в своем закутке и что–то считает, о чем–то думает.

— Сева… — сказала Таня, подсаживаясь рядышком. — Я шубу сегодня, Сева, видела. Беличью. Просто ужасно как мне она идет… И недорого.

— Ну тогда купи, если идет… — не отрываясь от своих таблиц, проговорил муж.

— Купить?! — сердце у Тани как–то сразу оборвалось, полетело вниз. Пока она шла из магазина домой, она думала, что ей долго придется уговаривать мужа, а он… он, может быть, что–нибудь придумает.

Но вот уговаривать и не пришлось.

— А где деньги взять? — горько усмехнувшись, спросила она.

— А разве у нас опять нет денег?

В этом вопросе был весь Сева. Никогда не спрашивал он про деньги, никогда ничего не просил, якобы занятый своей непроговариваемой темой, а на самом деле — чтобы облегчить себе жизнь, чтобы не ломать голову, как дотянуть на восемь рублей до получки.

— Отчего же? — с горькой иронией проговорила Таня. — Деньги у нас есть. Еще целых восемь рублей осталось.

— Н–да… — сказал Сева и поскреб ногтем мизинца бровь. — Тогда, наверное, и не удастся купить сейчас эту шубу.

— Сейчас?

— Ну да. — Сева посмотрел на нее с легким недоумением. — Ты же сама говоришь, что у нас только восемь рублей осталось…

— А когда у нас больше бывает?

— Не знаю, — Сева пожал плечами. — Может, когда–нибудь будут.

— Может… когда нибудь… — повторила Таня. — А что может? Когда они будут?

— Когда–нибудь… — Сева опустил голову и что–то поправил в большой таблице, лежавшей перед ним. — Ты не волнуйся, Танечка, мы все сделаем так, как ты решишь.

Обиженно помаргивая, Таня смотрела, как, уже позабыв о разговоре, роется муж в книжке, потом встала.

«Еще не хватало, чтобы тушь потекла…» — подумала она и эта мысль особенно рассердила ее.

Квартирка была совсем крошечной. Ее выгородили при капремонте, и хотя все здесь было, что положено в отдельной квартире, но какое–то жутко непропорциональное. В коридоре, упиравшемся прямо в кухню, помещалась, кроме дверей, только небольшая вешалка да табуретка. Зато на четыре с половиной метра — бесконечная при такой тесноте высь — возносились стены, и, чтобы увидеть потолок, приходилось запрокидывать голову. Поэтому в коридоре всегда было сумрачно и холодно.

«Как будто на дне колодца...» — подумала Таня и, опустившись на табуретку, вытащила из сумочки зеркальце. Замерла, пытливо вглядываясь в свое отражение.

Нет… Хотя и защипало и уголках глаз, но тушь не потекла, и вообще, Таня совсем даже и не постарела за годы замужества. Даже похорошела за эти два года. И клипсы под малахит, которые она купила вчера у Машки, просто замечательно подходят к цвету глаз, напрасно она переживала, что потратила пятнадцать рублей. К тому же… К тому же у нее ведь есть зеленое платьице, и если…

Таня торопливо вернулась в комнату.

Муж по–прежнему сидел за столом, склонившись над книгами.

Таня плотно сжала губы и полезла в шкаф.

— Ты идешь куда–нибудь? — не поднимая головы, спросил муж.

— Да… — натягивая зеленое платьице, ответила Таня. — Ухожу.

— Надолго?

Таня покрутилась перед зеркалом. Хорошо, что хоть здесь, в комнате, есть зеркало, в котором можно увидеть себя целиком. Тем более, что платьице и в самом деле очень идет ей.

— Ты что–то спросил? — вытаскивая коробку с туфлями, спросила она.

— Я спрашиваю: ты надолго уходишь? — Сева внимательно смотрел на нее.

— Не знаю… — Таня действительно не знала. Не знала этого и красивая длинноногая женщина, отраженная в зеркале.

— Не знаешь?!

— Не знаю… — Таня подмигнула женщине и не спеша отвернулась. — Не знаю, Севочка. Не знаю, милый…

И вот уже мягко щелкнул за ее спиною дверной замок, Таня сбежала, постукивая каблучками по ступенькам, и, шагнув в уличную теплынь, неторопливо направилась к проспекту, залитому радужным апельсиновым светом…

Уже схлынула дневная суета. Тихие августовские сумерки мягко спустились на город. Из–за деревьев скверика доносилась музыка. Там, в густых сумерках, светились огоньки сигарет, белели платья женщин, слышались мужские голоса. Таня шла по своей улице и заглядывала в окна домов. Везде совершалась своя, непохожая на Танину жизнь, и Тане было грустно, что из всего множества жизней она выбрала ту, которая теперь у нее есть.