Николай Коняев - Марсиане (сборник)

И впервые в просторном кабинете Марата Федоровича сказал Баранцев о том, что так заботило его.

Он сказал, что хотя Василий Федорович Шершаков и достойный вне всякого сомнения человек, тем более… — Вячеслав Аркадьевич значительно выдержал паузу, — он бывший партизан…

— Да–да! — пожевав губами, кивнул Марат Федорович. — Я помню. Славный парнишка.

Люди, с которыми познакомился Марат Федорович на войне, больше уже не взрослели для него, как — Марат Федорович и сам не осознавал это — не взрослел и он сам.

Баранцев знал об этом и, выдержав почтительную паузу, продолжал:

— Василий Федорович — достойнейший кандидат. Но ему… Ему будет трудно за рубежом… Он не подготовлен, и одному ему не справиться…

— Одному? — отвлекшись от своих военных видений, Марат Федорович внимательно взглянул на Баранцева.

— Одному! — Баранцев уверенно выдержал взгляд.

— Может быть, может быть… — Марат Федорович побарабанил пальцами по столу. — Одному, без подготовки действительно трудно там… А как вы думаете, — он снова взглянул на Баранцева, — может быть, кому–нибудь, вот вам, например, поехать вместе с ним?.. Потому, что там… — Марат Федорович не стал тыкать пальцем в потолок или закатывать при этом глаза, но и так было понятно: где это там. — Потому, что там к поездке относятся положительно. Говорят, что это и есть народная дипломатия.

— Я не знаю… — скромно сказал Баранцев, опуская глаза. — Не знаю, сумею ли я справиться.

— Сумеете!

И, не вставая из–за стола, он протянул Баранцеву руку.

Баранцев бережно пожал ее и осторожно вышел из кабинета, чтобы не помешать фронтовым воспоминаниям Марата Федоровича.

Об этом разговоре и о предшествующих ему хлопотах Василий Федорович ничего не знал. Своих хлопот, своих забот хватало ему.

Сын в тот вечер так и не попал домой. Заговорился с Ночкой и заснул в коровьей кормушке.

— У, пьяницы! — ругалась утром жена Шершакова, Дарья Степановна. — Всю стайку в хлеву разворотили…

— Ладно уж… — сказал Василий Федорович, выходя на кухню. — Чего разругалась–то? Ну и своротили стайку, дак что? Поправить, что ли, нельзя?

— Поправить?! А разворачивать зачем было?

— Это уже другой вопрос… — Василий Федорович опустился на табуретку, которая стояла между столом и посудным шкафом. — Ты у самой себя спроси. Если бы посоветовалась со мной прежде, чем телеграмму отправлять, так небось и цела бы стайка была.

Но трудно было в чем–нибудь переубедить Дарью Степановну.

— Телеграмму не надо было давать, да? — воскликнула она. — А сына бы ты когда еще увидел?

Против этого нечего было возразить, и Василий Федорович промолчал, разглядывая затейливые завитушки самовара. Что ж… Жену можно было понять. Увидеть сына хотелось им обоим, хотя и не говорили они об этом все эти пять лет, которые прошли с тех пор, как закончил сын институт и, оставшись работать в городе, «сбегался» и «разбегался» с разными женщинами по нескольку раз в году.

Василий Федорович думал об этом, а сам неторопливо пил чай, поглядывая в окошко.

Солнечным было утро…

Лучи солнца переполняли палисадник, и деревья громоздились в окне легкими, пропитанными светом и воздухом нежно–зелеными грудами. А за разросшимися деревьями, поблескивая, текла залитая утренним солнцем река.

Не торопил Василий Федорович эти утренние минуты… Особенное состояние той редкой душевной ясности, когда точно и глубоко чувствуешь не только самого себя, но и других людей, да и весь мир вокруг, охватило его. Состояние Василия Федоровича передалось, видимо, и Дарье Степановне.

— Погоду–то дал бог сегодня! — тихо проговорила она. — Весело. И тихо… Словно ребятенок спит… На сенокос бы такую погоду.

То ли тоже почувствовав что–то особенное, то ли просто дождавшись, пока перестанет ворчать мать, вышел из боковушки Виктор. После вчерашнего он смущался, виновато прятал глаза.

— Долго поживешь–то? — спросил Василий Федорович.

— Не знаю, — разглядывая чашку, ответил сын. — Я отпуск на работе взял, так что пожить можно… Только как там со Стеллой будет… Уже на третьем месяце она…

— Ну, слава богу! — расцвела Дарья Степановна, — Наконец–то, внучек будет. Вот радость–то!

— Будет! — неопределенно проговорил Виктор. — Радости, я думаю, вот так хлебнем.

Три дня длилось это безоблачное счастье в доме Шершаковых. Все были довольны. Мать радовалась, что собралась семья, Василий Федорович — что занят обычными делами, которые как–то особенно легко и складно разрешались в эти дни. Виктор бродил со спиннингом по берегу и таскал тяжелых, отливающих стальной синевой окуней, а дочка Вера сдавала в школе последние выпускные экзамены.

Но на четвертый день возник в поселковом совете Баранцев.

— Я к вам в гости! — широко и открыто улыбнулся Баранцев.

— Наконец–то! — сказал Василий Федорович, хотя и не мог припомнить, чтобы приглашал Баранцева погостить. — Порыбачить приехали?

Вячеслав Аркадьевич одарил его еще одной улыбкой.

— Как дела?

— Дела ничего… — чуть поскучнев, ответил Василий Федорович. — Впрочем, что ж мы о делах? Вы устали, наверное, с дороги? Вам же перекусить надо.

— Пустяки! — беспечно отмахнулся Баранцев. — Надо сразу о главном. Могу вас поздравить. Все идет хорошо…

— Главное не уйдет… — Василий Федорович взял гостя под локоток и повернул его к двери. — Сначала устройтесь, отдохните, а потом и говорить будем.

Вообще–то еще в дороге Баранцев решил, что удобнее будет остановиться у председателя сельсовета: и хлопот меньше, и объект инструктирования под рукой. Но сейчас, получив приглашение, он задумался, словно бы и не знал, как поступить.

— Не знаю, — задумчиво проговорил он. — Право же, как–то неловко вас стеснять.

— А что делать–то? — простодушно ответил Василий Федорович. — Дом крестьянина у нас закрыли. А куда еще? Придется у меня разместиться. Правда, сейчас сын приехал из города, вместе с ним в боковушке будете. Но ход там свой. Вы извините, конечно, что отдельной комнаты нет, но тут, знаете ли, деревня. Если уединиться захочется, можно, например, на берегу посидеть.

— Да что вы! Что вы! — запротестовал Баранцев. — Зачем мне отдельная комната… Просто вас неудобно стеснять.

С этими словами он и предстал перед семьей Шершаковых.

Вячеслав Аркадьевич зашел в отведенную ему боковую комнату и, кажется, сразу же — не успел еще загудеть самовар — появился снова. Но какие перемены произошли с ним за эти короткие минуты! Вячеслав Аркадьевич переменил костюм и стоял теперь такой же молодой, подтянутый и элегантный, как в тот день, когда впервые увидел его Василий Федорович. И снова растерянно заморгал Шершаков. Снова что–то нереальное почудилось ему в этом преображении, а Дарья Степановна на всякий случай обмахнула полотенцем стул, на который предстояло сесть гостю. И конечно, никто и не заметил, что большие глаза Верочки затуманились. Растерялась выпускница Вознесихинской школы, не сомневаясь, что именно этого человека видела в своих сладких девичьих снах.