Николай Коняев - Марсиане (сборник)

Между тем Баранцев несколько мгновений постоял, спрятав руки за спину, а потом как фокусник — сразу обе! — вытянул их вперед. В правой руке, протянутой к Верочке, была коробочка с духами, в левой — цветастая шаль.

Верочка взяла подарок, и щеки ее запунцовели. С ужасом подумала она, что если бы не сегодняшний экзамен по химии, то встретилась бы с гостем в своем обычном застиранном халатике. Чтобы скрыть смущение, Верочка открыла коробочку и понюхала духи. Духи пахли горьковатой полынью…

— Сразу чувствуется хорошее воспитание! — улыбнулся Вячеслав Аркадьевич. — Это, вы знаете, — он сейчас обращался к Василию Федоровичу, — я уже не раз замечал: когда женщине даришь духи, сразу можно определить, какой она человек. Если возьмет и сразу отложит, значит, ломака… Если откроет и понюхает, то это говорит о непосредственности. Ведь первое желание женщины, когда ей дарят духи, узнать их запах.

Верочка еще сильнее покраснела от комплимента а Василий Федорович хмыкнул и подумал, что, пожалуй, и неплохо будет, если дочка, под присмотром матери, поживет некоторое время рядом с таким образованным городским человеком. Через месяц ей ехать в город, поступать в институт, и кто знает, какие люди ей там встретятся?

Но вот уже зафыркал, захлебываясь, самовар, и Дарья Степановна принялась усаживать гостя за стол.

Через неделю все Шершаковы привыкли к Славику так, словно он был полноправным членом их семьи. Все… Кроме Виктора.

Хотя и умел Баранцев ладить с любыми людьми, но отношения с Виктором у него не заладились с той самой минуты, когда, переодеваясь, распахнул он в боковушке свой чемодан. Простодушно заглянув в него, увидел там Виктор поблескивающие горлышки бутылок.

— Ого! — не удержался он от восхищенного восклицания. — А ты молодец! Догадался запастись!

— Это валюта! — коротко ответил Вячеслав Аркадьевич.

— Что?!

— Валюта… — повторил Баранцев. — Говорят, что рыбаки только за бутылки рыбкой торгуют. А меня приятели просили привезти. А здесь же водку не купить.

— Не купить! — тускловато подтвердил Виктор. — А ты запасливый, как я посмотрю.

— Запасливый! — Баранцев захлопнул чемодан, скрывая под кожаной крышкой свое богатство, смутившее взор хозяйского сына.

Виктор, словно содержимое баранцевского чемодана совсем и не волновало его, вытянулся на кровати.

— Что? — глядя куда–то в потолок, спросил он. — Референтом с папашей поедешь?

— Там видно будет… — поморщившись, ответил Баранцев. — А что?

— Ничего… — Виктор пожал плечами и ухмыльнулся.

Ухмылочка эта не понравилась Вячеславу Аркадьевичу. Было в ней какое–то неприятное снисхождение к работе, которой он занимался. Где–то втайне Вячеслав Аркадьевич допускал, что люди, с которыми он связан по работе, не очень–то считаются с ним. Но он допускал это только втайне даже от самого себя и только для людей, стоящих по своему положению неизмеримо выше его. Но допустить, чтобы простой, ничего не добившийся в жизни инженеришка, думал так? Нет! Этого Баранцев не имел права спускать.

И потом… Хотя Баранцев и улыбался, когда ему не хотелось улыбаться, поддакивал там, где нужно было бы возразить, но — в этом, может быть, и заключалась профессиональная гигиена! — он всегда старался повернуть ситуацию так, чтобы опекаемые им люди ощущали, будто они зависимы от него, что, опекая их, он оказывает им милость, а не просто исполняет свои обязанности.

И здесь, в Вознесихе, именно так считали и Василий Федорович, и Верочка, и Дарья Степановна… И только вот этот неотесанный Витек нагло ухмылялся. Очень неприятным человеком показался он Баранцеву, как всякий человек, который застает нас врасплох, неподготовившимися к тому, чтобы нас видели.

Конечно, Баранцев даже и вида не подал, что его задела ухмылка Виктора.

Вечером, облачившись в стеганый атласный халат, который привез ему в прошлом году приятель из ФРГ, Вячеслав Аркадьевич долго раскладывал на тумбочке свои скромные туалетные принадлежности — английскую электробритву, французский маникюрный набор в черном чехле из мягкой кожи, большой граненый флакон с арабским одеколоном.

Не торопясь, подправил он пилочкой ногти, чувствуя на себе внимательный взгляд Виктора.

На следующий день Василий Федорович пожаловался, что аппетиты у сынка растут. Теперь он донимает его не только джинсами и аппаратурой, но требует еще какие–то маникюрные наборы.

— Хорошо хоть бумагу для подтирки не просит привезти! — в сердцах сказал он.

Вячеслав Аркадьевич не стал осуждать своего сверстника.

— Молодежь, Василий Федорович, — сказал он. — Сейчас вообще в городах тянутся ко всему заграничному. Это поветрие такое. Ну а что нового? Не звонили в район?

— Не звонил… — Василий Федорович разглядывал свои руки, лежащие на столе. — Вы знаете, Слава, я, конечно, понимаю, что разные соображения есть, в которые с моим умом и лезть нечего. Но ведь тут–то и так видно: глупость — вся эта затея! Ну вот поеду я? А какой из меня представитель государства, если я никуда из Вознесихи дальше района не выезжал? Какую я для страны пользу принесу? Ведь в самом деле, только и буду по магазинам бегать да шмотки покупать.

— Опять двадцать пять! — усмехнулся Баранцев. — Вы, Василий Федорович, прямо как ребенок, которому все время надо рассказывать, какой он хороший!

— Не поняли вы меня, Слава… — вздохнул Шершаков. — Я же совсем о другом говорю. Ну, вот спросят меня там, как, дескать, живут в Вознесихе? Что я буду рассказывать? Про то, что сын шмотки для своих баб заказывает? Что мы специально решение приняли, чтобы одеколон в магазине только с двух часов и по одному флакону в руки продавать?

— Ну, зачем же о пьяницах рассказывать? — улыбнулся Баранцев. — Пьяницы везде есть. Кстати сказать, на Западе их не меньше. Зато мы боремся с алкоголизмом! Ведь и у вас ограничили продажу спиртного? Ограничили. Вот вы об этом и расскажите. Расскажите, что сельсовет учителям дрова бесплатно возит. Про пенсионеров скажите. Про больницу. Для живинки историю с письмом изобретателя вашего вставьте. Очень даже мило получится.

— Получится! — сказал Василий Федорович. — Что–нибудь обязательно получится. И это все рассказать, конечно, можно. И про дрова, и про пенсии, и про Лешку Тумбочкина… И про Иннокентия Павловича Сутулова, который на своем троллейбусе к нам в деревню приехал. Все можно. Только вот что я думаю. Там–то небось тоже люди со своими понятиями. Они ведь туда не на клоунов смотреть приедут, а по–настоящему, по–серьезному говорить! Ведь они не об этом спрашивать будут, а о всей жизни! А разве я знаю, как живут везде? Я, понимаете, этого и боюсь, Слава… Скажу про нас, а все и будут думать, что так по всей России жизнь устроена. А разве такое можно допустить? Нет! Боюсь я, что не смогу руководящую линию выдержать… А в результате только неясность внесу в общую картину!