Галина Лифшиц - Что тогда будет с нами?..

Волька стала внимательно читать записанное с ее слов.

В это время Мария Леонидовна принялась упрекать полицейского, что вот на нее напали в подъезде, и ничего. К ней тоже приходил дознаватель, расспрашивал, записывался, но все впустую.

– А у вас разве на этажах камер нет? – удивился полицейский.

– На этажах есть. Но они же тоже не дураки. Они об этом знают. На меня между этажами напали.

– Вы пешком поднимались? У вас лифта нет?

– Есть лифт. А я хожу пешком. На четвертый этаж можно и пешком подняться. Я тренирую мышцы. Движение – жизнь, – бойко отвечала Мария Леонидовна. – К тому же я лифта боюсь. Мало ли что – застряну, или кто-то в последнюю секунду вбежит, придушит, я и пикнуть не успею. А так – я хоть закричала, что было мочи, они и убежали.

– И ничего не похитили?

– Не удалось им. Я сумку через плечо ношу. Если рвать ее, только вместе со мной унести можно. Меня сзади за шиворот схватили, хотели по голове ударить, а вышло больше по плечу. Я стала кричать, они убежали, я упала, головой ударилась. И никто не вышел, заметьте! Хотя кричала я изо всех сил! А потом я же сама себе и «Скорую» вызвала. Приехали моментально. Зря у нас «Скорую» ругают. Привезли меня сюда. Сотрясение мозга – диагноз. Но этих никто не ищет. Выйду – опять нападут. Что мне делать? Думают, я в возрасте, значит, плевать. Но все старыми будут.

Полицейский наспех сказал несколько ободряющих слов и удалился.

Вслед за ним ушел и Андрей, которому позвонил снизу примчавшийся за бумажником пассажир.

В палату заглянул доктор:

– Ну что? Как вы тут? Жалобы есть?

Жалоб не было. Волька просилась домой. Мария Леонидовна, напротив, хотела еще полежать-полечиться. Она посетовала на слабость и головокружение.

– А выглядите значительно лучше. Прямо расцвели, – констатировал врач.

– Это меня деточка сегодня причесала. Мне трудно самой. Плечо болит, ушиб.

– Что ж, – улыбнулся доктор, – вы тут друг другу помогайте. Вдвоем остались. Иных уж нет, а тех – долечим…

«Шутник у нас доктор», – подумала Волька.

– Когда больной по-настоящему хочет жить, медицина бессильна, – продолжал веселый врач. – Полежите тут еще дней пять, а к выходным – на выписку. Мария Леонидовна, это все, что я могу сделать. Будете лежать дома, принимать препараты, которые я вам пропишу. В случае чего – снова госпитализируем. Но пока так.

Видно было, что старушка очень хотела остаться в больнице подольше. Конечно, куда стремиться больному одинокому человеку?

Однако у Марии Леонидовны имелись очень веские причины, по которым она не хотела и не могла возвращаться домой.

Уже несколько лет Мария Леонидовна жила совершенно одна в своем любимом районе Москвы, в родной квартире, где прожила шестьдесят пять лет, как на переднем крае битвы за собственную жизнь. Бессмысленно было спрашивать себя, почему именно на ее долю выпало остаться самой последней из всей семьи и почему она, вместо того чтобы наслаждаться золотой осенью и седой зимой преклонного возраста, должна тщательно продумывать каждый свой шаг – и только ради того, чтобы выжить и тихо отойти в мир иной в своей постели.

Да, была большая дружная семья, общие интересы, увлекательная работа, любимый муж, друзья… Но все рано или поздно оказывается в прошлом. Они с мужем мечтали о детях. И были счастливы, когда узнали, что у них будет ребенок. Дело в том, что врачи ничего не обещали: у некоторых девушек, переживших блокаду Ленинграда, в организме происходили серьезные сбои. Они выглядели прекрасными, цветущими, полными жизни, но новая жизнь в них почему-то не зарождалась. После нескольких лет замужества молодые супруги уже перестали надеяться, смирившись с тем фактом, что война у каждого отнимает что-то свое. У них война отняла возможность продолжить род. Что ж, делать нечего.

И тем больше было счастье, когда беременность наступила. В положенное время случилось чудо: Мария родила двух мальчиков. Радости семьи не было предела. Два сына! Какая награда за все годы смиренного ожидания! Детки родились маленькими, слабенькими, но потом выправились, быстро догнали своих сверстников, дом был полон детскими голосами, все крутились как белки в колесе. Будущее казалось радужным, столько надежд, столько хлопот, столько планов! Одно тревожило: врожденный порок сердца. Оба младенца родились с больными сердечками. Операции на сердце в те времена были редкостью, тем более если речь шла о новорожденных. Врачи советовали наблюдаться у специалистов и ждать. А что им оставалось делать? Мария утешала себя тем, что некоторые люди, соблюдая правильный режим, доживают с пороком сердца до вполне преклонного возраста. Опасности, конечно, подстерегали на каждом шагу: ОРЗ, пневмонии могли убить ее мальчиков. Значит – свежий воздух, витамины, закаливание – и надежда!

Мальчики оказались талантливыми математиками. Они учились дома, к четырнадцати годам завершив программу средней школы. С легкостью поступили на мехмат. У них были свои разговоры, свои планы. Профессора называли их надеждой отечественной науки. Шестнадцать лет счастья – это много или мало? Как посмотреть. Через шестнадцать лет после рождения детей один из них внезапно скончался. Братья долго занимались, несколько часов сидели за столом, решая какую-то сверхсложную математическую задачу, над которой бились лучшие умы.

Ромочка встал, потянулся, а потом решил подтянуться на турнике, устроенном в дверном проеме для дедушки и папы: кабинетным людям необходимы были физические упражнения. Мальчикам турник рекомендован не был, но и они порой подтягивались на нем – без напряжения, пару раз. Ромочка подтянулся – и рухнул. Сердце остановилось мгновенно. «Скорой» оставалось только подтвердить факт смерти.

Горе. Вся семья оказалась погребенной под глыбами горя. Всех словно парализовало. Да, все помнили про болезнь мальчиков. Но казалось, их сердечки приспособились к жизни…

Мария видела много смертей. В Ленинграде во время блокады умирали от голода мужчины, женщины, дети, старики. Смерть не выбирала, косила всех без разбора. Хоронить было некому. Умерших складывали, как дрова, штабелями во дворах домов. Стоял лютый мороз. Мертвые лежали, не испытывая никаких мук. Живые старались выжить. Однажды Маша стояла у окна – в шубе, платке, валенках: в доме было очень холодно. Она заставляла себя интересоваться жизнью, чувствуя, что, как только она позволит себе не вставать с кровати и не смотреть на ледяную жизнь за окном, ее существование прекратится. Она дала себе слово дожить до победы и потому вставала, грела воду, давала сестре, заставляла вставать ее. Они даже шутили, потому что от шуток кровь, казалось, быстрее бежала по жилам. И вот, стоя у окна, увидела Мария, как в их двор медленно-медленно, как сомнамбула, вошла женщина с лицом скелета. Она тянула за собой детские саночки. В каждой семье были такие саночки. Как любила Маша в детстве кататься на них с горки. Часами каталась. Забиралась на горку, усаживалась на санки – и вниз! Карабкаться на горку приходилось долго, а спуск длился секунду. Зато какая это была секунда! Стремительный полет, ветер в лицо, сердце ухает – вот ради этого мига и стоило лезть потом на гору, сотни раз… Хватало же сил! Неужели это было с ними – и сил хватало? Сейчас, стоя у окна, Маша не верила сама себе. Веселые детские саночки той зимой служили для страшного: на них укладывали тела мертвых, чтобы отвезти в тот двор, где складывали трупы. Женщина с саночками подошла к чудовищным штабелям и остановилась перевести дух. Она долго-долго стояла у горы трупов, не шевелясь, как будто умерла стоя. Маша стояла и смотрела из окна, потеряв надежду на то, что женщина оживет. Сколько раз она видела такое: брел человек по улице, замедляя шаги, потом останавливался, оседал, будто засыпая. И все – смерть забирала его.