Мишель Фалькофф - Плейлист смерти

– Ну, тогда, наверное, увидимся позже, – сказал я. – Спасибо за пикник.

– Не за что, – ответила она, а затем, после паузы: – Эй, Сэм?

– Что?

– Я о пароле. Попробуй «Афина», – посоветовала она и села в автобус.

ИМЯ ПОЛЬЗОВАТЕЛЯ: Hayden Stevens

ПАРОЛЬ: АФИНА

И я вошел. Вот так просто. Хотя в действительности все далеко не просто; у меня был миллион вопросов. Кто или что такое Афина? Почему это слово было так важно для Хейдена, что он избрал его в качестве пароля? И откуда об этом известно Астрид? И это не считая до сих пор открытых вопросов, что же все-таки произошло с Джейсоном и Тревором. Мой мозг походил на вращающийся сгусток неразберихи. Все это непосильно для меня. Нужно сосредотачиваться на каждой вещи попеременно, и сейчас я выбрал компьютер Хейдена.

Я всегда немного любил совать нос в чужие дела. До десяти лет обожал находить спрятанные подарки на Хануку. Пока наконец мама не посадила меня перед собой и не сказала: «Ты же понимаешь, что сам портишь себе удовольствие, верно?» Точно. Я как раз начал соображать, что удовольствие от сюрприза является составной частью общего веселья, которое иногда важнее, чем сам подарок. Но перестав охотиться за подарками на Хануку, я по-прежнему рылся в вещах Рейчел, пытаясь найти ее дневник (ни малейшего шанса; писать она не любила, и даже если бы у нее получалось делать это хорошо, она надежно прятала бы свои гениальные записки), или в шкафах, отыскивая мамину заначку печенек (она думала, если спрячет их, то ей не придется делиться, но она ошибалась). Я считал себя королем сбора информации о людях в Интернете; несколько раз, когда мы с Хейденом обнаруживали симпатичную нам девочку, я практически собирал на нее досье, но у нас ни разу не хватило смелости воспользоваться результатами моего труда. По крайней мере, насколько мне это известно.

Это означало, что изучение компьютера Хейдена станет одним из наиболее волнующих занятий, какие только я мог вообразить. Сочетание удовлетворения моего любопытства и возможного обнаружения окончательной причины, по которой он сделал то, что сделал, – все это должно было подействовать на меня, как валерьянка на кота. Даже если по ходу поиска я найду подтверждение собственной вины.

И все же я сидел, пялясь на стартовый экран, наверное, уже несколько часов. Я не знал, с чего начать – проверить почту? Прочитать документы? Послушать музыку? Все эти варианты казались неверными, и не просто неверными, а нехорошими. Так поступил бы только плохой человек. Как многие ищейки, я сам был человеком закрытым, и мысль о том, что кто-то шарит по моему компу, даже после моей смерти, казалась мне ужасающей. В наши дни все всё выставляют напоказ, но только не я. Я люблю смотреть, что делают остальные, оставаясь в стороне. И, насколько я знаю, Хейден по натуре был таким же. И потому рыться в его компьютере казалось мне грубым насилием над ним.

Не говоря уж о том, что Верховный маг Гед мог объявиться в любое время либо по компьютеру, либо в реальности, и если это действительно Хейден, он может страшно рассердиться. Существует даже вероятность того, что он сейчас наблюдает за мной, какой бы безумной ни казалась эта идея. И если есть хоть малейший шанс, что Верховный маг Гед имеет какое-то отношению к тому, что произошло с Джейсоном и Тревором… если это он сотворил с ними те самые ужасы, то что ждет меня?

Но, напомнил я сам себе, фактически ноутбук теперь является моей собственностью. Если кто и может изучать его, не страшась осуждения, так только я. У меня было три варианта того, как быть дальше: 1) очистить жесткий диск и начать с чистого листа; 2) оставить данные Хейдена в покое и пользоваться компьютером, не заглядывая в них; 3) начать рыться в содержимом. И что же я предпочту? Ну какие тут могут быть сомнения.

Я старался действовать так последовательно, как только мог. Если бы это был мой компьютер, все было бы проще некуда; я страшный неряха в реальной жизни, но компьютер у меня в идеальном порядке – все разложено по аккуратно подписанным файлам и папочкам и сразу ясно, где что. Хейден же был моей противоположностью – с вещами обращался бережно, а в компьютере у него царил полнейший хаос. Он любил оставлять все на рабочем столе, заваленном файлами, названия которых не имели смысла или были написаны с ошибками. Дислексия или не дислексия, его компьютер будто говорил, что он принадлежит совершенному пофигисту. Думаю, Хейден надеялся, что никто этого не увидит.

Должно быть такое средство, которое способно активировать чувство вины, заставляющее мою кожу ощущать покалывание, уши – пылать, голову – непроизвольно опускаться, пульс – колотиться, а затем замедляться, но я о нем не знал, когда до меня дошло, что, в общем-то, ничего страшного не произошло. А затем, возможно, кто-то найдет вещество, которое нейтрализует первое. Вполне вероятно, такое средство уже есть, но сейчас мне приходится обходиться без него.

Для начала я решил просмотреть документы. Я отсортировал файлы на десктопе, так что они, по крайней мере, оказались в алфавитном порядке, и принялся читать. Однако все, что я нашел, – это какие-то старые школьные сочинения Хейдена и отзывы на них учителей. Эссе сами по себе были полной галиматьей; Хейден пытался писать о кино или музыке, которые любил, но читать, например, его попытки объяснить значение сцены с дождем из лягушек в «Магнолии» было болезненно. Поскольку я знал его, то понимал: он пытался выразить действительно сложные идеи и донести их до учителей, но их реакция ясно говорила о том, что они во все это не врубаются. «Число грамматических ошибок неприемлемо для работы такого уровня», – писали они. Я просматривал черновик за черновиком одной и той же работы – он сохранил их все, – где он пытался исправить указанные ими недочеты. Но его работы от этого не становились яснее. «Не имеет значения, насколько хороши ваши идеи, если вы не способны донести их до своего читателя».

Уверен, они не хотели быть жестокими по отношению к нему, но представляю, как паршиво ему приходилось. Читая комментарии, я гадал, насколько близко он мог оказаться от отчисления, если сейчас еще вообще кого-то отчисляют. Я миллион раз предлагал ему помощь, но он всегда отказывался; я понимал: он не хотел, чтобы я видел его писанину. Хейден был одним из самых гордых людей, которых я знал, и посмотрите, до чего это его довело. Учитывая то, что мне открылось, стало предельно ясно: речь о колледже идти не могла. Почему родители не показали его специалисту? Им ужасно не хотелось, чтобы кто-нибудь пронюхал о неидеальности их детей, и потому решили: пусть он продирается сквозь подобные трудности в одиночку.