Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Перегнувшись через каменный парапет, Мане Кин устремил взгляд на плоскую равнину, покрытую бурой травой. Одна фраза внезапно пришла ему на ум, всего только одна фраза: «Положение скверное, мой мальчик, даже угрожающее»; но он тут же заставил себя забыть о ней. Белая с блестящей шерстью коза, привязанная неподалеку к стволу клещевины, с живостью помахивала коротким хвостиком, словно упрямо твердила: «Нет, нет, нет»; она нервно перебирала ногами, фыркала, грациозно поводя мордочкой, и скалила зубы в глуповато-насмешливой гримасе. Заметив, что облокотившийся на парапет Мане Кин разглядывает ее, она сразу повеселела, перестала жевать, задрала кверху морду и глянула на него в упор неожиданно умными, почти человечьими глазами, точно хотела поговорить с ним, поделиться своей бесхитростной философией. Мане Кин наблюдал за козой, отлично понимая, чего она хочет. В животных он разбирался лучше, чем в людях. Он знал, что означают все эти ужимки: «Для тебя, голубушка, наступил брачный сезон. Будь я твоим хозяином, я бы не мешкая отвел тебя к козлу ньо Сансао».

Струйка дыма за невысоким холмом устремлялась прямо в небо, подрагивая, как тронутая рукой струна. Должно быть, нья Ана варила мыло, используя вместо дров банановые листья. Что за ловкая женщина эта нья Ана! Муж ее совсем сдал — язвы на ногах окончательно доконали беднягу, а каким сильным и энергичным был он прежде! Вот и пришлось нье Ане стать главой семьи; не зная усталости, она день-деньской хлопотала по хозяйству, и все домашние были у нее в повиновении. Дочери, здоровенные девицы, сбились с ног, выполняя ее приказы, им и передохнуть было некогда, где уж тут думать о гулянках. Они таскали огромные тюки, варили сыры из козьего молока, плели веревки из волокон клещевины, циновки — словом, крутились как белки в колесе; изделия их славились по всему острову, и молва о них достигла даже соседнего Сан-Висенте; то, что изготовляли, дочери ньи Аны обменивали на бакалейные товары, ткани, свежую рыбу. Даже стволы старых банановых пальм находили свое применение на участке предприимчивой хозяйки. Мане Кину вспомнилась отягощенная плодами банановая пальма на берегу ручья, он видел ее утром, когда направлялся по сухому руслу к поливным землям у Речушки. Это был первый урожай в банановой роще, посаженной вдоль ручья по совету ньо Лоуренсиньо.

Опершись о парапет, Мане Кин мог, не поворачивая головы, обозревать со своего наблюдательного пункта территорию Большого Выгона, принадлежащего ньо Сансао. Чтобы коровы не разбрелись, пастбище было огорожено большими камнями. Это место постоянно служило яблоком раздора для матушки Жожи и плутоватого старика; стоило только зазеваться, и коровы, такие же проказницы, как и хозяин, ловко поддевали рогами камни, сбрасывали их вниз и в мгновение ока оказывались на соседском поле. Переведя взгляд на ручей, Мане Кин без труда различил бледные, будто размытые поднимающимся от воды туманом ветки дикорастущих фиговых пальм на дне долины, корни которых пили воду из Речушки. Поливной участок у Речушки представлял собой пеструю полоску земли, ограниченную с одной стороны руслом ручья, а с другой — изгородью Большого Выгона; участок этот начинался у устья ручья и заканчивался пятьюстами метрами ниже по течению.

Здесь сосредоточились все устремления и мечты Мане Кина. Всякий раз, как он наведывался сюда, — а случалось это по меньшей мере два раза в день, утром и после обеда, — он опрометью кидался к маленькому водохранилищу у подножия скалы, чтобы поглядеть, много ли набралось воды. Потом шел к террасам, уступами расположенным на горных склонах, и начинал копать землю, пытаясь определить, на какой глубине залегает водоносный слой и сколько будет воды для поливки; юноша гладил растения, проводил руками по свернувшимся вялым листьям, разговаривал с ними, стараясь внушить им надежду и мужество, словно то были отчаявшиеся, но способные внять доводам разума существа. Такие посещения превратились для Кина в привычный ритуал, напоминающий каждодневные визиты провинциального врача к больным. Слова, обращенные к саженцам, предназначались также и ему самому, ибо, если у него когда-нибудь вдруг не хватит стойкости продолжать борьбу, этот мир может рухнуть. Мир Мане Кина, который здесь начинался и здесь кончался. Остальное, то, что лежало за его пределами, не касалось Мане Кина — это был «мир других».

Кроме земель около Речушки, матушка Жожа владела небольшими участками на Северной стороне, и надзор за ними тоже входил в обязанности Мане Кина, однако судьба неорошаемых участков его почти не трогала. Работа там была механической и однообразной. Жизнь растений целиком зависела от воли божьей, люди мало чем могли им помочь. Иное дело берега Речушки. Тоненькая струйка воды, с трудом пробивающаяся из-под скалы, будила в Кине нежные чувства. Растения на поливных землях нуждались в человеческой ласке и любви, без ласки и любви они погибали. Поэтому из всех владений матушки Жожи он предпочитал Речушку, хотя и остальные не обходил своей хозяйской заботой. Речушка вызывала у него беспокойство. Он с готовностью обменял бы все деньги, которые ему предстояло заработать, не важно где и не важно с кем, с крестным или с любым другим, на какую-нибудь сотню милрейсов, чтобы возродить этот иссякающий источник, придать ему новые силы. Самый щедрый дар, неожиданно преподнесенный судьбой, не сделал бы его столь счастливым, как благодарные улыбки этих растений, если бы они расцвели для него в один прекрасный день. Одна мечта владела им — увидать своими глазами, как снова потечет по земле ушедшая под скалы вода, он жаждал вернуть ее на поверхность, вернуть плантациям, как возвращают украденное сокровище в руки законного владельца.

Белая коза вдруг яростно заметалась на привязи, веревка запуталась, и животное оказалось прижатым к дереву. Однако это не убавило его жизнерадостности. Почувствовав, что двигаться теперь гораздо труднее, коза чихнула, презрительно сплюнула на землю, облизала ноздри длинным языком, гнусаво заблеяла, словно желая привлечь внимание молча стоявшего перед ней человека, и вопросительно подняла морду.

В это время на той же тропинке, идущей от Коровьего Загона, по которой несколько минут назад спускался Мане Кин, появилась Эсколастика, дочь ньи Тотоны, женщины без роду и племени. Уродливая, тощая и нескладная, к тому же злобная, как дикая кошка, нья Тотона не умела ладить с людьми, да и не вызывала ни у кого особой симпатии. Как-то раз в селении распространился слух, будто бы она украла ребенка, но, как потом выяснилось, слух этот нарочно распустил один парень из Крестовой Долины, обиженный тем, что нья Тотона съездила ему по спине дверным засовом, а этим орудием она действовала с удивительной ловкостью всякий раз, когда тот или иной воздыхатель осмеливался встать между нею и дочерью.