Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Но Мане Кин видел в позе матери лишь обычную покорность судьбе, безропотность, с которой в последнее время она все чаще полагалась на волю божью. Он читал на хмуром в своей эгоистической отрешенности лице раздражающую беспомощность и вдруг ясно представил себе, что ее жалкое, полуразрушенное временем тело столь же беспомощно. Он вспомнил о двух братьях, покинувших мать один за другим после смерти отца. О младшем, Жоазиньо, ходили слухи, будто он утонул во время кораблекрушения. Второй, Тьяго, жаловался в последнем письме на свою горькую участь: он хотел вернуться на родину, но у него не было денег заплатить за проезд. Жилось ему плохо, зарабатывал он гроши, тосковал о близких. Мать поднесла к подбородку большой палец, потом еще и еще раз. На верхнем веке правого глаза у нее было родимое пятно величиной с горошину, когда она моргала, пятно поднималось и опускалось вместе с ресницами. Из глаза выкатилась слезинка, задержалась на мгновение и скользнула вниз по глубокой вертикальной морщине. Нья Жожа поднесла большой палец к подбородку и смахнула слезу, чтобы она не капнула на платье. Другие слезинки совершали точно такой путь. Сколько же слез пролила матушка Жожа, если они прочертили на ее лице эту бесконечную горестную бороздку: так потоки дождя размывают почву, оставляя на лице земли свою отметину.

Прошла не одна минута после того, как сын окончил рассказ, когда нья Жожа наконец очнулась. Подняла голову и пристально посмотрела на Мане Кина.

— Все в твоих руках, — сказала она. — Хочешь ехать, так поезжай. Что бы ни случилось, я не имею права вмешиваться в вашу судьбу. — И добавила жалобно: — Жоазиньо уехал, и я ни разу не получила от него весточки. Тьяго прислал всего два письма, ему там несладко приходится, ох как несладко. А теперь ты. Я не имею права вмешиваться. Да хранит тебя бог, и смотри не забывай обо мне, как Жоазиньо и Тьяго.

Вот и все. Не такого напутствия ожидал Мане Кин. Он надеялся, что разговор с матерью придаст ему мужества, сделает все простым и ясным, он ждал, что нья Жожа укажет ему лучший выход, как она обычно и поступала, когда дело касалось других.

— Если бы я смог использовать источники у Речушки… — невольно сорвалось у него с языка.

— Такая уж у вас судьба — уезжать… — прошептала нья Жожа. В голосе ее не было ни удивления, ни недовольства. Только странная отрешенность и обида, и еще покорность.

Но сын прервал ее:

— Мне совсем не хотелось бы ехать с крестным…

— Следуй своей судьбе, — посоветовала матушка Жожа. — А она у всех вас одна, все вы уезжаете. Для тех, кто остается тут, жизнь кончилась. Будь я на твоем месте, я бы тоже уехала, как другие. У каждого своя дорога.

Над землей сгущались пепельно-серые сумерки. День еще не угас, но горы казались черными и оцепеневшими, и сверчки уже завели среди камней свою монотонную песню.

Желая переменить разговор, Мане Кин произнес:

— Говорят, ньо Жоан Жоана объявился в Долине Гусей.

— Этот человек приносит несчастье.

— Знаешь, о чем мне вдруг подумалось?

— Что ты сказал, Кин?

Мане Кин не ответил. Голова у него кружилась, точно воздушный шар на ветру. Он встал.

— Пойду поднимусь в горы…

— Поужинал бы сначала, а?

— Нет. Я скоро вернусь.

— Но куда ты идешь? Куда?

Мане Кин промолчал. Нья Жожа продолжала сидеть на пороге дома. Едва за сыном захлопнулась калитка, она обернулась к креслу и пробормотала:

— Ты видишь, Жайме? У них у всех одна судьба. Уезжают друг за другом. Теперь очередь Кина. Каждый в свой срок выбирает себе дорогу. Когда-нибудь наступит черед Джека. И я останусь с тобой одна. Ближе к своим покойникам, чем к своим живым.

Призрачная тень, сидящая в кресле, ласково улыбнулась, протянула к ней руку, как бы желая благословить, и тут же растаяла в воздухе, словно это движение рассеяло волшебство. Тогда нья Жожа поднялась и пошла на кухню посмотреть, не готова ли кашупа [7] Кашупа — излюбленное национальное блюдо кабовердианцев. . Оказалось, что огонь в очаге погас и железный котел давно остыл. До поздней ночи шарила она по углам, ища запропастившиеся куда-то спички.

— Я беседовал с моим крестником, — сказал Жокинья, когда, окончив дневные хлопоты, ньо Андре вошел в дом.

— Да? — откликнулся Андре, вытирая потное лицо рукавом рубахи. Человек прямой, небольшой охотник до разговоров, он взвешивал каждое слово и был скуп на жесты. Все, что ни делал Андре, было разумно, потому что он доверял только фактам и собственному опыту, но мысли свои выражал с трудом, будто копал землю или рубил топором дерево. Никто не решился бы в его присутствии заниматься пустой болтовней или оспорить его твердое убеждение, что мотыга создана для того, чтобы копать землю, а топор для того, чтобы колоть дрова или валить деревья, и что, срубив дерево и вскопав землю, не надо снова копать ту же землю и рубить то же дерево. Все, что он говорил, было проверено им на деле, а уж дело свое он знал. Вероятно, поэтому он находил правильным то, что действительно было правильно, а неправильным то, что действительно было неправильно. Одним словом, человека этого сформировал его образ жизни.

— Если от нас зависит приносить друг другу пользу, — продолжал Жокинья, — я не вижу особых причин, почему бы мне не увезти его в Бразилию и почему бы ему не поехать со мной.

— Верно. Совершенно верно, — подтвердил Андре. Голос его звучал приглушенно, но был глубоким и чистым, словно исходил из гранитной груди, в которой самый ничтожный звук приобретал особую значительность.

В тот же день ньо Жоан Жоана прибыл в Долину Гусей. Он обосновался на хуторе, перешедшем к нему от бедняги Алваро за долги. Усадьба бывшего владельца представляла собой неказистый на вид, неоштукатуренный дом; в единственной его комнате, разделенной вместо перегородок циновками, пол был земляной. Девушки, приехавшие с ростовщиком из Порто-Ново [8] Порто-Ново — столица острова Санто-Антао. , привезли ему одеяла и раскладушку. Сам он захватил продукты, уложенные в холщовый мешок, — початки кукурузы, кусок сала, галеты, купленные на Сан-Висенте. Об остальном предстояло позаботиться жене арендатора.

Ньо Жоана говорил вкрадчиво, тихим голосом, манеры его отличались мягкостью, пышные усы свисали вниз, удлиняя и без того вытянутую физиономию. Взгляд тусклых глаз, скрытых нависшими седыми бровями, был настороженным. Ростовщик любил прикинуться несчастным, всеми обиженным человеком. Однако в душе никому не доверял, подозревая всех и каждого. С чем бы к нему ни обращались, во всем ему чудился подвох. Философию его можно было бы выразить так: «В этом мире нужны только деньги».

Известие о приезде Жоан Жоаны распространилось с быстротой молнии. В предвечерний час, когда поденщики и подпаски, стерегущие стада коров, баранов и коз, собрались группами, чтобы отдохнуть и обсудить новости, а неутомимые говоруньи девушки вернулись домой из Порто-Ново, вся Долина Гусей уже знала, что ньо Жоан Жоана водворился на Скалах, в бывших владениях бедняги Алваро.