Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Кратчайшая тропинка к ручью была предательски скользкой. Она спускалась почти отвесно, камни уходили из-под ног, скатывались к гранитному парапету и падали с пяти-шестиметровой высоты вниз, на каменистое ложе реки. Только отлично зная дорогу, можно было пройти там босиком. Обычно на это отваживались лишь те, кто очень спешил, у кого были крепкие, сильные ноги и козья сноровка лазить по горным кручам. Эсколастика скакала как коза, ноги у нее были крепкие, и к тому же дорогу к ручью она знала как никто другой.

После нескольких опасных поворотов тропинка шла по самому краю обрыва, а потом устремлялась вниз по теснине, которая образовалась в скале в результате эрозии и была настолько узкой, что приходилось цепляться руками за выступающие глыбы камней, скользя вниз, пока тропка не выводила к протоке. Эсколастика пробиралась почти на ощупь. Со дна ущелья тянуло холодом, лишь порывы ветра нарушали мертвое молчание бездны; темнота казалась непроглядной, равнодушный свет мерцающих звезд сюда не доходил, и легкий ветерок не мешал ночному сну деревьев. Эсколастика остановилась, чтобы перевести дух, непонятная тоска овладела ею. Она прислушалась, различила где-то вдалеке едва уловимый плеск воды, падающей сверху, и шум напомнил ей доверительный и спокойный голос друга. Когда она снова пустилась в путь, камень, на который она неосмотрительно оперлась, выскользнул и покатился вниз, увлекая за собой другие, с грохотом, который заставил ее оцепенеть. Эхо ударилось о противоположный берег ручья и возвратилось назад, как волны прибоя.

Нет, это был не страх. Скорее какое-то смутное беспокойство, безотчетная тревога. Или — кто знает? — боязнь чего-то нового, еще неведомого ей, связанного каким-то образом с ночной тайной темных деревьев у ручья. А может быть, она просто устала и нервы сдали. Широко раскрыв глаза, Эсколастика продолжала идти. Ей следовало поторопиться, потому что путь до Порто-Ново предстоял неблизкий, а в небе уже проглядывали светлые полоски занимающейся зари. Эсколастика чувствовала себя разбитой, она плохо спала ночь — чего с ней еще никогда не случалось, — но все же продолжала идти. Скоро они встретятся с Жоаниньей.

Ах, как нравились ей эти долгие переходы вместе с разговорчивой дочкой ньи Аны! Слушая болтовню подруги, она и не замечала, как километр за километром остаются позади. Пока они шли по нескончаемым дорогам острова, Эсколастика казалась себе свободной, жизнерадостной, беззаботной, точно выпущенная в поле коза; если ей хотелось немного отдохнуть в тени деревьев или отвесных скал, она останавливалась, отпивала глоток воды из висящего на поясе сосуда, подкреплялась ломтем хлеба, и какое это было счастье, что за ней не следило зоркое, неустанное око матери, которая оговаривала каждый ее шаг, скрежетала зубами от злости, стегала ее по спине айвовым прутом. До чего же хорошо побыть на свободе хотя бы несколько часов! С восхода и до заката шагали они по проселочным дорогам и узким тропам, по заросшим кустарником берегам ручьев, по бескрайним равнинам и голым плоскогорьям! Не беда, что целый день приходилось идти с тяжелой корзиной на голове. На душе было так легко, и сердце в груди пело от радости. Когда они прибывали на место, Эсколастика старалась как можно скорей выполнить материнские поручения. Подружки посмеивались над ее усердием: «Передохни немножко, глупенькая. У кого нет терпения, не будет и умения». Она не глазела разинув рот на витрины магазинов в Порто-Ново, как делали это другие, хотя и ее привлекали выставленные там красивые товары. Цветастые платки, амулеты, стеклянные ожерелья на любой вкус, хорошенькие четки с позолоченными и посеребренными бусинами, яркие, блестящие ленты, ткани разнообразных расцветок, всевозможные зеркала. Она никогда не простаивала подолгу у витрин. И всегда торопила товарок, отчего они порой приходили в неистовство. Шум морского прибоя, уличный гам и суета, цоканье лошадиных копыт по мостовой, толкотня на пристани оглушали Эсколастику, ей становилось не по себе. Ее пугали грубые шутки парней; Жоанинья — та вела себя с ними совсем по-другому: упершись руками в бока, она поддразнивала их, никому не давала спуску, и всегда у нее был готов ответ зубоскалам из Порто.

В этот день Эсколастика встала в плохом настроении: «Мане Кин непременно уедет». Она целую ночь думала о нем. Мане Кин все время стоял у нее перед глазами и не хотел уходить, словно его кто-то заколдовал, образ Кина казался ей таким реальным, что она даже испугалась, как бы мать, проснувшись поутру, не застала парня в доме. Какая нелепость! Разве у нее на лбу написано, о чем она думает, и мать может прочесть это, точно в зеркале? «Мужчинам никогда не сидится на месте, — в который уж раз повторяла про себя Эсколастика, пока, цепляясь за камни руками и ногами, спускалась по узкому ущелью. — Вечно они мечутся туда-сюда. И нигде им не бывает хорошо, ведь они ни к кому и ни к чему не могут привязаться. Правильно поступает Жоакинья, не желая знаться с мужчинами». «Ничтожества они все, плевала я на них», — любила повторять Жоакинья, презрительно оттопырив нижнюю губу. Изогнувшись всем телом, Эсколастика легко соскользнула вниз и спрыгнула на берег ручья. Сейчас в ее сердце бурлила ярость, потому что характером Эсколастика пошла в мать, в нью Тотону: увлекалась бурно. Не ведая, что такое любовь, она никогда не произносила этого слова, да и не нуждалась в нем. Слово «любовь», на ее взгляд, было какое-то напыщенное, не имеющее для нее никакого смысла. Но она знала, что такое бурное увлечение, потому что уродилась в мать: уж если увлекаться, то увлекаться без оглядки. Какое это наслаждение кататься по земле и вопить, причитая, словно потерявшая рассудок женщина, в которую вселился злой дух!

Утро уже занялось, и обращенная к востоку огромная Гора-Парус, напоминающая пирамиду, утратила всякую таинственность. Эсколастика углубилась в заросли гигантского красноствольного ямса, раздвигая руками хлеставшие ее по лицу широкие, покрытые росой листья. Водопад, укрывшийся за гладкими камнями и разбросанными то тут, то там кустами ямса, находился чуть поодаль. Вода низвергалась с замшелого утеса, который нависал над выдолбленной в гранитной глыбе выемкой, формой и размером напоминавшей большую бочку. Ручей, наполовину высохший, огибал гранитную глыбу, исчезая и появляясь вновь среди темно-зеленых трав и кустарников. Безмолвие и темнота ночи еще не ушли отсюда. Эсколастика остановилась у водопада, оглядываясь по сторонам, как пугливая лань, которая боится подойти к водопою.

Она положила на землю сосуд из тыквы, холстину и мыло. Немного помедлила в нерешительности. Прислушалась, снова осмотрелась вокруг. В двух шагах от нее банановые пальмы сплетали кроны, словно опираясь друг на друга, стоя дремали живые существа. Мощные побеги ямса пробивались из влажной земли, будто чьи-то жадные, таинственные руки с угрожающе стиснутыми в кулак пальцами. Где-то чирикнул воробей, должно быть, во сне. Но это было первым сигналом пробуждающейся жизни. Свежий ветерок пробежал вдоль ручья, осторожно касаясь почти отвесных берегов. Вскоре розовые полосы зари бесследно растаяли в небе.