Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

— Ах ты господи! Эдак ты, девушка, до смерти меня перепугаешь. — Она потянулась, расправила затекшие руки и ноги, вздохнула, но, спохватившись, что встречает гостью не во всеоружии — а разговаривать без привычного куска дерева во рту у нее не было ни малейшей охоты, — быстро наклонилась и принялась ощупью шарить по полу, пока не нашла свою трубку.

Голосок у Жоаниньи был мощный:

— Эй, нья Тотона, доброе утро. А где же Эсколастика?

Дно корзины изгибалось в том месте, где касалось головы Жоаниньи, поэтому корзина напоминала огромную шляпу с загнутыми вверх полями. Равновесие таким образом абсолютно не нарушалось, и было бы нелепо опасаться, что буйный вихрь сорвет драгоценный убор со столь солидного основания. А голова Жоаниньи была солидным основанием.

Что за сокровище эта Жоанинья! Не девушка, а вьючное животное! Никакому ослику в этих краях, даже самому выносливому, не под силу было бы доставить такую тяжелую поклажу в Порто-Ново, ведь расстояние до него, по крайней мере, лиги четыре! Жоанинья тащила свой груз играючи, она еще ухитрялась рассказывать по дороге всяческие истории, сыпала пословицами и прибаутками, хохотала, подбадривая не столь щедро одаренных природой товарок. Две другие дочери ньи Аны были скроены на тот же манер. Усталости они не знали. Мать посылала каждую из них по определенному маршруту. Вольные птицы, они изучили остров вдоль и поперек, словно Санто-Антао был собственностью их семьи. Ох уж эти сестры! Кто бы мог описать их странствия… Они исходили все дороги, взбирались на все холмы и плоскогорья, обошли все богатые рыбой заводи родного острова. Они уверенно прокладывали дорогу на безлюдных пустошах, где на каждом шагу путника подстерегают коварные рытвины, расселины и где неопытные проводники, чтобы не заблудиться, то и дело вынуждены карабкаться на пригорки; не робели они и на обширных плато с буйно разросшимися травами и кустарниками, из которых раскладывают костры забредшие сюда парочки, хотя обычно ни одной живой души здесь не встретишь и тишина стоит такая, что, кажется, можно услышать, как шелестят облака, касаясь жестких ребер неприступных вершин, будто где-то поблизости разворачивают рулон шелка… Кто бы мог описать долгие путешествия дочерей ньи Аны… Они не боялись идти по одинокому ущелью, приюту заблудившихся ветров, где ветра, воспользовавшись минутным гостеприимством, превращаются в эхо; им были знакомы короткие козьи тропы, опасные перевалы в горах с мрачными пещерами и голыми черными пиками; норд-ост глухо завывал среди скал, и в проклятые времена засухи там прятались бандиты; закутавшись в козьи шкуры, они устраивали засады и нападали на караваны груженных продовольствием осликов; дочери ньи Аны знали жителей самых отдаленных селений, обитателей хижин под самым небом, откуда ночью спускались на побережье контрабандисты… Остров принадлежал этим девушкам, у которых ноги огрубели от дорог…

И поэтому в доме ньи Аны всегда водились рыба, сыр, водка, мед, листовой табак и многие другие товары, предназначенные для продажи. У нее имелись даже лески для удочек, и спички, и куски материи на платье; если соседке вдруг было что-нибудь нужно, стоило только постучаться к ней в дверь: «Эй, нья Ана, я вам тут яичек принесла, есть у вас соленая рыбка? Дайте-ка я погляжу какая». Ньо Бешуго всю жизнь работал как вол, и утомительные, бесполезные хлопоты вконец его доконали. (Не раз и не два, когда он был еще в расцвете сил, засухи в короткий срок сводили на нет плоды его кропотливого труда, разрушали его надежды на то, чтобы как-нибудь наладить жизнь. Он не сумел уберечь от ненастной стихии домик из двух темных комнатушек и два клочка поливных земель на краю равнины.) Единственный мужчина в семье, он все еще повышал голос на домочадцев, но теперь это уже не имело никакого значения, предприимчивые и ловкие представительницы слабого пола совсем оттеснили его в сторону. Заправляла всем в доме нья Ана. А потом шли дочери: не по старшинству, а по сноровке в работе их можно было распределить в следующем порядке: Жоанинья, Роза и потом Мариета. Как утверждали злые языки, петух в этом курятнике не пел. Ньо Бешуго был в собственном доме пустым местом. Но он не обижался, он понимал, что получает по заслугам. Целыми днями ньо Бешуго сидел в углу около кувшина с водой или у ворот, у него болели ноги, покрытые гнойными язвами, которые образовались от укусов тропических насекомых; он подсчитывал на кукурузных зернах, какой доход приносит жене торговля, а тем временем его дочери на собственном горбу доставляли товары во все концы острова… («Однако, — размышлял он, — все идет гладко лишь до тех пор, пока не наступит засуха, будь она неладна, а с нею вместе и голод, ведь засуха — словно землетрясение, она все разрушает на своем пути, и тому, кто не был заживо погребен, снова приходится на развалинах строить жизнь и снова туже стягивать пояс и пересчитывать на ладони оставшиеся на завтрашний день зернышки кукурузы».)

Нья Тотона покачнулась, в отчаянии стиснула голову руками:

— Люди добрые! Померла там, что ли, эта егоза?!

Жоанинья опустилась на колени около низенького

забора, поставила на землю свою корзину и принялась болтать:

— Роза отправилась в горы. Я распрощалась с ней у поворота к хутору ньо Гуалдино. Мариета вышла пораньше — ей сегодня предстоит долгий путь, мать послала ее в Таррафал, что у Белого Холма. Сейчас она, верно, уж прошла перевал. С нею увязались Дадо и паренек ньо Лоуренсиньо с мулом. Говорят, в Таррафале нынче рыбы видимо-невидимо.

Однако нья Тотона, охваченная негодованием, прервала ее.

— Люди добрые! Эта мерзавка в гроб меня вгонит. Представь себе, Жоанинья, она ни свет ни заря побежала купаться в ручье.

— Значит, скоро вернется. Не браните ее, матушка Тотона. Рано еще. Отсюда до Порто-Ново рукой подать.

Она взглянула на небо: клочья облаков, набегающих с севера, собрались над каналом, напоминая пепельно-серые пчелиные соты.

— Солнце не будет сильно припекать, нья Тотона, небо-то все заволокло тучами. Ах, какой приятный выдался денек!

Она могла болтать часами, умолкая лишь на мгновение, чтобы перевести дух. Даже чтобы сменить пластинку и завести граммофон, понадобилось бы больше времени, чем ей передохнуть и начать снова, все такой же бодрой, с никогда не иссякающим запасом новостей. Язык у нее был неутомим, как и ноги. Вероятно, в детстве ее заколдовали. Но если язык у дочери ньи Аны был без костей, тело не отличалось гибкостью: широкий торс, напоминающие

вымя коровы груди, могучие бедра, закованные в броню мускулов ноги, широкие твердые ступни. Только талия, как и у Эсколастики, была тонкой, быть может, слишком тонкой для такой мощной фигуры, что создавало обманчивое впечатление хрупкости. Поэтому, несмотря на свой огромный рост, сильные мускулы, властный и решительный характер, Жоанинья не казалась менее женственной, обладая всеми качествами слабого пола. Это была жизнерадостная и здоровая девушка, что называется кровь с молоком.