Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Мане Кин, едва поспевая за ней, пытался оправдаться:

— Да у меня нет никакой охоты…

Она прервала его, не поднимая глаз от земли:

— Неужели ты оставишь здесь нью Жожу одну-одинешеньку?

Сказать по правде, ее волновало сейчас совсем другое. Превыше матушки Жожи и всех интересов возлюбленного ставила она себя, Эсколастику.

Мане Кин несмело продолжал:

— Я еще не дал окончательного ответа, еду я или нет. Я предпочел бы остаться здесь.

Эсколастика знала, как знали все, судьбу сыновей ньи Жожи. Один за другим они покидали родину, уезжали не оглядываясь. Уезжали и забывали о родных краях. Эсколастика знала также, что они с Кином не одного поля ягоды, она и не надеялась, что он когда-нибудь женится на ней. Но кто же мог запретить, чтобы он ей нравился?! Поэтому черная грозовая туча вдруг разделила их, туча гнева и возмущения. Они подошли к манговому дереву. После сделанного Кином признания Эсколастика ни разу не обернулась к нему.

— Не смей никогда больше смотреть в мою сторону, — на ходу бросила она. По ее тону Мане Кин понял, что она не шутит. Он кинулся вслед за ней.

— Кто тебе сказал, что я уезжаю? Кто тебе сказал это?

Но Эсколастика уже почти бежала, корзина, будто насмехаясь над Мане Кином, подпрыгивала у нее на голове, бедра задорно покачивались, вызывая в воображении огненные ритмы батуке…

Перепелка, расправляющая крылья для полета, — вот что пришло на память Мане Кину, когда легкая фигурка Эсколастики скрылась за стенами старого, полуразвалившегося загона для скота. Предвечерняя тишина вновь разлилась вокруг, только теперь это была почти ощутимая, мрачная тишина, от которой веяло безысходностью. Покой вновь бежал от сына ньи Жожи, его охватило горькое чувство одиночества, точно распалась еще одна связь с миром и он остался наедине со своим смятением. Встреча с Эсколастикой властно вернула его к действительности.

Он подумал, что матушка Жожа смогла бы помочь ему разобраться во всем. От Джека бесполезно ожидать чего-нибудь путного, лишь матушка Жожа сумеет дать дельный совет. Ведь водоворот, в который тащил его крестный отец, увлекал Мане Кина вдаль от его прежней жизни. Как бы то ни было, но ему придется либо приложить нечеловеческие усилия, чтобы удержаться в круге, предначертанном ему непостоянной судьбой, либо сменить этот ставший привычным круг на другой, гораздо более обширный, еще не известный ему и, уж конечно, далекий от простоты и немудреных привязанностей прежнего существования. Только матушка Жожа сможет указать ему верный путь. Мысль эта, словно светлячок, мерцала в смятенном сознании Мане Кина.

Их дом, сумрачный и неприглядный, одиноко стоял на краю голой, лишенной растительности равнины; из-за многолетней засухи давно уже не сохранилось следов от прорытого здесь когда-то отводного канала. В доме жили те, кто остался от прежде многочисленной семьи: Мане Кин, мать, сухонькая, бесплотная как тень старушка, говорившая только о прошлом, о своих мертвецах, о своих странствующих по свету детях, да старший брат Мане Кина Джек. К счастью, этим утром он отправился на Плоскогорье помочь батраку, обрабатывающему неполивные земли Северной стороны. Поэтому мать была одна. В глубине души Кин порадовался отсутствию брата.

Видя, что мать отдает предпочтение Мане Кину, Джек даже не пытался скрыть свое неудовольствие. С годами это могло привести к тому, что Кин сделается главой семьи, отчего самолюбие старшего брата, разумеется, страдало. И пока Мане Кин постепенно утверждался в роли хранителя семейного очага, Джек, считавший это несправедливым по отношению к себе, хотя и признавал младшего брата более толковым и сведущим в сельском хозяйстве, проявлял ко всему полнейшее равнодушие, всячески подчеркивая, что не принимает всерьез существующего положения вещей. Он пренебрегал своими обязанностями и в свободное время нанимался к другим землевладельцам на поденную работу, а полученные гроши бережно откладывал на черный день. Если на семейном совете, где решались не терпящие отлагательства дела, интересовались мнением Джека, он лишь упрямо покачивал головой и пожимал плечами, словно не имел никакого отношения к обсуждаемым проблемам, а потом вдруг поднимался и уходил. Любой, даже самый пустяковый вопрос, о котором заходила речь в присутствии брата, казался Мане Кину сложным и неприятным.

Матушка Жожа сидела на пороге дома. Рядом с ней стояло легкое парусиновое кресло, на том же месте, где в прежние времена ставил его отец, когда на закате приходил отдохнуть в тени после дневных трудов. В такие минуты нья Жожа неизменно усаживалась на пороге, а муж — в парусиновое кресло, и они вполголоса вели неторопливую беседу, прерывавшуюся долгими паузами. Отец умер десять лет назад, но каждый день в один и тот же час мать ставила кресло на то же место, чтобы продолжить нескончаемый разговор.

Маленькая, одетая в глубокий траур, нья Жожа с каждым днем словно все больше сгибалась под бременем бесполезной жизни. Ей оставалось лишь растерянно наблюдать течение дней, изводя себя воспоминаниями о прошлом, тоской по умершим и по двум неизвестно где странствующим сыновьям (она упорно отказывалась верить слухам, будто Жоазиньо погиб при кораблекрушении). Тьяго, тот действительно где-то скитался, но ее не интересовало, где именно. Нья Жожа получила от него два письма, однако, как ни старалась, не смогла запомнить название страны, в которой он жил, название было мудреное и ни о чем ей не говорило. Она отправила сыну чистые конверты, чтобы он написал свой адрес и выслал эти конверты обратно.

Мане Кин уселся в парусиновое кресло рядом с матерью и рассказал о разговоре с крестным Жокиньей. Они пробудут несколько дней на Сан-Висенте, пока крестный не приведет в порядок дела, потом отправятся в Бразилию. Это страна, где много денег и много воды, крестный обещает, что каждый месяц он будет получать деньги и регулярно пересылать их домой. В скором времени он вернется повидать родных и, если они захотят, заберет с собой матушку Жожу и Джека. Кин говорил так, будто это нисколько его не касалось. Всю тяжесть он перекладывал на плечи матери — пусть сама решает. Он только пересказывал слова Жокиньи, ничем не пытаясь ей помочь. Нья Жожа всегда понимала его с полуслова. Она и теперь, как надеялся в глубине души Мане Кин, возьмет на себя труд принять за него решение. А он к этому не способен. Вот если бы речь шла о засушливых землях на Северной стороне или о Речушке, о посеве, поливке, сборе урожая, покупке или продаже продуктов… Но в данном случае пускай мать решает за него, пускай она делает выбор.

Нья Жожа слушала его, не проронив ни слова. Она только терла руки, вся сжавшись и опустив голову, точно холод пронизывал ее до костей. «Вот они какие, вот все они какие», — твердила она про себя.