Эшли Нортон - Шоколадные деньги

Ну вот опять, доброта никогда не длится долго. Бэбс всегда права. Бэбс в конфликты не ввязывается.

– А разве ты уже не подыскала кого-то работать над книгой? – вскидываюсь я.

– И в самом деле подыскала. У меня было ощущение, что нечто подобное случится, поэтому ассистентка начнет в январе. Но я хотела дать тебе шанс.

Так значит, по телефону она все-таки говорила правду.

– Незачем было утруждаться, Бэбс. – Впервые в жизни я не боюсь того, что она сейчас скажет. С меня довольно.

– Что это значит? – повторяет она вопрос.

Я удивлена, что в кои-то веки застала ее врасплох.

– Я решила, что сам проект глупый. Я выбросила спички. – Я стараюсь подражать тону Бэбс – властному и пренебрежительному, но мне он плохо удается.

– Так ты можешь их собрать, – говорит она, наверное, думая, что они лежат где-то в мусорном баке. Она раздражается, нетерпелива.

– Нет, не могу.

– Мать твою, Беттина, где они?

Она ведет себя так, словно просто пытается получить от меня ответ, а конечный результат ее не интересует, поскольку знает, что обладает властью все исправить. Но ее выдает дрожь в правой руке. Все происходит не так, как она ожидала, и она вне себя.

– Я выбросила их с террасы. Теперь они рассеяны по всему Норт-сайду.

– Это было глупо, Беттина. Глупо.

Звучит как своего рода преамбула. Рука у нее все еще дрожит. Я жду, что она отвесит мне пощечину, возобновит схватку. Но нет.

– Просто иди к себе, – негромко, но ровным тоном говорит она. – Не хочу тебя видеть.

Она поворачивается на каблуках и уходит. Так гораздо хуже, чем если бы она наорала на меня или ударила бы. Это бы означало, что я занимаю какое-то место в ее жизни. Но почему-то я понимаю, что она сбросила с себя роль матери раз и навсегда и не вернется.

– Пойду вздремну, – говорит она через плечо Лили и выходит из кухни без единого слова.

Такое Бэбс не свойственно. Она может спать допоздна, но она чурается самой мысли подремать днем. Она считает, это для людей, которые Себя Запустили.

Теперь я понимаю, то, что я сделала, для нее убийственно, поэтому она кажется такой опустошенной. Но я все равно сделала бы это снова.

Через неделю после того, как я выбросила спичечные коробки, Бэбс переходит Мичиган-авеню. Опустив голову, она прикуривает сигарету и не обращает внимания на то, что свет светофора переменился. Ее сбивает бурая «Тойота» с вмятинами на боках. Я знаю, что это привело бы ее в ужас – она бы предпочла, чтобы ее сбила машина из тех, на которых ездят богатые люди, например зеленый гоночный «Ягуар» с кремовой обивкой. Однако мощности у «Тойоты» все равно хватает, и Бэбс взлетает вверх тормашками. Когда она приземляется, ее прекрасные ноги ломаются, а голова разбивается о мостовую, как картонка яиц. У Фрэнклина в тот день выходной, и она пешком шла в «Зодиак» сделать укладку.

Вызывать «Скорую» нет необходимости, ведь она так очевидно мертва, но приезжает полиция, чтобы составить акт. Водительница «Тойоты» – молодая девчонка с жуткими прыщами. Она рыдает, пытается объяснить.

Полицейские осматривают тело, четверть часа назад бывшее Бэбс, и в кармане находят бумажник. Это необычно, потому что она редко брала его с собой, но, возможно, без спичек она чувствовала себя незащищенной, словно ей нужно было удостоверение личности, чтобы доказать, кто она. Полицейские объявляются в пентхаусе где-то через час после аварии. Бэбс перевозят в морг, и они хотят, чтобы я опознала тело.

Я в полной прострации, что меня просят пойти посмотреть на обезображенный труп матери, но я не плачу. Пока. После я сижу с ужасающей мыслью, что она, возможно, намеренно проигнорировала светофор.

Когда я возвращаюсь, Лили еще на кухне. Она плачет, обнимает меня.

– Сахарок, – говорит она, – ты же знаешь, что мама тебя любила.

Я обнимаю ее в ответ, но я слишком опустошена, чтобы плакать. Я не могу решить, смерть Бэбс – это самое лучшее или самое худшее, что когда-либо со мной случалось. Я немного сижу рядом с Лили, потом говорю ей, пусть идет домой. Я хочу провести ночь в пентхаусе одна. Мне пятнадцать лет, но одна на ночь я тут останусь впервые. Я иду в мою комнату, и сам воздух кажется легким, как в те времена, когда Бэбс уезжала в свои короткие путешествия. Но само пространство теперь воспринимается иначе. Кроличий мех и кровать с балдахином смотрятся декадентски, а еще чудесно: у Бэбс было по-настоящему оригинальное, богатое воображение – в отличие от меня, я ведь ищу альтернативные реальности в книгах. Я ложусь на кроличий ковер, трусь щекой о мягкую шерстку.

Встав, я иду по коридору в комнату Бэбс. Не будет больше секса на лестнице, не будет криков из-за ее закрытой двери, не будет пособий по минету. Внезапно я испытываю благодарность к Бэбс, что она снабдила меня этими сведениями, мне жаль все тех ребятишек, которым до всего приходится додумываться самим.

Я захожу в ее в гардеробную для обуви. Над обувными стойками тянутся полки, где стоят коробки с артефактами с вечеринок Бэбс. Я замечаю одну с наклейкой «ПОХМЕЛЬНАЯ ЖРАЧКА В КРУИЗЕ», и подтягиваю поближе стремянку на колесиках. Сев на пол, я открываю коробку, достаю сувениры того вечера. Там рюмки «ПЕЙ ДО ДНА, БЛЮЙ СПОЛНА», прозрачный пластиковый куб с волнами, в которых тонут купальщики, крошечные бутылочки рома и водки и багажные бирки. Я аккуратно раскладываю все на ковре. Потом – мой костюм. Мой купальник-бикини с буквами «Б», вышитыми голубым бисером, кажется таким маленьким, что я не могу поверить, что когда-то его носила. Потом я нахожу мою кассету с «Кордебалетом». Не важно, что она стала причиной катастрофы: Бэбс сохраняла все, связанное со своими вечеринками, как мать бережет дневники и письма из летнего лагеря.

На дне коробки – ее белый купальник, капитанская фуражка и синие стилеты. Я вспоминаю макияж, какой был на ней в ту ночь: синие тени с блестками, шрамы румян. Мне странно грустно, что косметики в коробке нет. Для меня это стало лучшей частью праздника: Джаспер накладывал Бэбс макияж, а мы с Фрэнсис сидели на полу. Когда он закончил, Бэбс выглядела такой красивой, красивее всех на вечеринке. И все это было испорчено, потому что она переживала, вдруг Мак не придет. Конечно, она меня ударила, но, возможно, сделала это потому, что злилась на Мака. И кровь никакого отношения к Бэбс не имела, ну правда никакого. Это же я была так глупа, что напилась и свалилась с лестницы.

День подходит к концу, но никто не звонит с соболезнованиями или узнать, не нужно ли что-нибудь сделать. Я знаю, что еще рано, новость, вероятно, не разнеслась. Я просматриваю записную книжку, спрашивая себя, кто позвонит, кто захочет взять на себя роль заплаканной лучшей подруги? Или даже быть во внутреннем круге, кем-то, кто принесет лазанью и поможет мне писать некролог? От всего этого мне становится грустно за Бэбс. При всех «шоколадных деньгах» настоящих друзей у нее не было. Но даже если ни у меня, ни у нее друзей нет, одному человеку позвонить придется. Лукасу.