Михаил Каминский - Переполненная чаша

Выйдя из леса, Грация остановилась. Здесь дорога раздваивалась: одним рукавом — к Пуховке, другим — к реке, в низину, где сидит под кустиком, скрываясь от жары, странный пастух Егорыч. Размышляла Грация недолго — и продолжила свой путь к деревне.

А потом наступил новый день — и Грация опять направилась к Михановским. Сначала, как все пуховские, она шла прямиком по довольно широкой лесной дороге, но вскоре сворачивала в сторону и дальше брела по тропе, повторяющей замысловатые извивы опушки. Так получалось дольше, зато тут она не встречала коренастых и широкоплечих женщин с наглухо закрытыми сумками, не натыкалась на их неприязненные взгляды, не слышала за спиной недобрые голоса. А еще на опушке почти не попадались мрачные, с черно-красными листьями деревья, которых все больше становилось в глубине лесного массива. От вида этих странных — больных — деревьев холодело в груди. Грация протягивала руку к их стволам, ощущала шероховатость влажного мха или безжизненную гладкость коры — и потом ей казалось, что в кончиках пальцев надолго поселяется тревога.

На опушке же было светло, и дышалось легче, и не надо следить за походкой. Какой там «экстерьер»! Ковыляй себе на здоровье Грация-Гарринча, сбрось очки — пусть болтаются маятником на тесемке и несильно постукивают в грудь. И можно было на опушке думать о чем угодно и о ком хочешь, не опасаясь, что твои мысли уловят чужие люди, которым совсем не обязательно, к примеру, знать, кто такой в ее жизни милый мальчик по имени Степочка, только-только вернувшийся из армии и деливший свое время между курсами помощников машинистов, футболом и танцплощадкой. Двухметровый рост не позволял Степочке потеряться в веселящейся под музыку толпе — вот и Грация (тогда она, конечно, была Галей) его высмотрела и, хотя еще не ведала в ту пору о мечте Катьки Хорошиловой: «Эх, к кому бы прислониться, подруга, к надежному!» (да и самой Хорошиловой, впрочем, не знала), испытала похожее желание: укрыться в Степочкиной тени. Наверное, это было нормальное — инстинктивное желание. На танцплощадке царствовала пристанционная шпана, тетка Вера всегда тревожилась, когда Грация, приезжая на студенческие каникулы, стремилась на танцы, а Степочку шпана обходила стороной: недавний десантник, первый разряд по самбо, где врежет, там и ляжешь.

Степочка жил по другую сторону широкой протоки — волжского рукава, в поселке, который соединялся со станцией благодаря понтонам. Их установили вскоре после войны — как временную замену разрушенному бомбежкой деревянному мосту, но затем оказалось, что это очень даже хорошее и дешевое средство сообщения. Понтонный мост было легко чинить и заменять — по звеньям. Они плавно покачивались под колесами автобуса, и, ощущая эти колебания, Грация представляла, что перебирается через водную преграду по спине какого-то чудища, вроде дракона на озере Лох-Несс, и еще не могла забыть, что понтон — не настоящий мост, а только п е р е п р а в а. И хотя эта переправа была вроде бы надежно притянута к берегам толстенными стальными тросами, как всякое существо на цепи, стремилась с нее сорваться.

Тетка Вера про Степочку знала. Он ей нравился: солидный парень. Но все равно тетка не раз предупреждала: «Ты смотри, Галка, не поддавайся на такое-эта-кое». А Грация и не поддавалась. Да и Степочка не настаивал — он был настроен серьезно: «Как получу диплом, так сразу в загс».

Едва ли она любила Степочку: симпатичный великан, приятно смотреть со стороны, впрочем, и целоваться с ним сладко, и чувствовалась в нем надежность, не то что институтские ребята — хлипкие, слюнявые, у которых над всеми другими главенствовало одно — «постельное» чувство. А Степочка не спешил. Степочка планировал: «Вот ты приедешь в июне на каникулы, познакомлю с родителями, устроим смотрины. А там и курсам моим конец».

Грацию резануло это слово — с м о т р и н ы. Она, значит, запросто привела его к тетке и сказала: «Это — Степочка», а он, не посоветовавшись с нею, не спросив, желает ли этого она, Грация, самолично решил: устрою местную выставку своих достижений. Соберутся, значит, родственники Степочки и станут ее рассматривать, словно она — платье на вешалке в торговом зале магазина или манекен в витрине. Товар, одним словом. Старорежимный обряд. А другим словом — идиотизм, которому трудно найти объяснение.

«А что будет, — спросила Грация, — если я какому-нибудь твоему очень дальнему родственнику не понравлюсь? И как все решится — голосованием? Кто «за», кто «против»? Воздержавшиеся есть? В общем, не прошла товарищ Иванова Галина Андреевна. Подберем нашему мальчику чего-нибудь поприличнее».

«Да ладно тебе, — смутился Степочка, — это ведь так, дань традиции. Обойдемся».

Но, видно, родители крепко на него нажали, потому что не «обошлось», хотя и без согласия Грации. Однажды после танцев Степочка предложил ей: «Поехали ко мне. Мои все в Батраки на ярмарку подались. С ночевкой». Она вопросительно посмотрела на него. «Не бойся, — заверил Степочка, — что ж я, слабак, до свадьбы не дотерплю?» И они сели в такси. Степочка рядом с шофером, Грация за спиной Степочки. Да разве могла она в ту минуту подумать, что скоро — через несколько часов — кончится одна ее жизнь и начнется другая, из которой уйдет Степочка, зато появятся новые люди. Доктор Вольский, например, единственный из мужчин, чьи уставшие руки ложатся по-бабьи: ладонями вверх, и пальцы сжимаются в неплотную от потери сил щепоть. И бывшая горбунья Лелька с ее короткой, постоянно повторяющейся песенкой «А я целую бабушку в щеку-у…».

Грация шла к Михановским и вспоминала Степочку, доктора Вольского, Лельку и тетку Веру, которая бросила собственный домик около станции и на старости лет помчалась лимитчицей в Москву, чтобы не дать совсем погибнуть сироте племяннице. Тетка думала, что ее племянница по-прежнему та самая девочка, которую можно мыть теплой водицей над эмалированным тазиком, поглаживая корявыми руками ее тонкие плечи и узкую спину, приговаривая при этом: «С гуся — вода, с Галочки — худоба». А Галочка была уже совсем другой: она стала Грацией, понятно?..

Она брела светлой лесной опушкой к Михановским и телепатически вела беседу с Катькой Хорошиловой, рассказывала ей о здешних, сельских новостях. Например, о Егорыче, который продолжает смущать ее душу, несмотря на то что однажды она, Грация, поборола искушение и одолела призывы нечистой силы. Но этот Егорыч по-прежнему возникает на побеленной стене, выглядывает из-за плеча Дубровина и плюс к этому насмешливо раздувает ноздри. И кажется даже, что у Егорыча растут дьявольские рожки, нахально пробиваясь из короткой, ежиком, шевелюры, — торчат, словно ядреные боровички средь травы-муравы.