Михаил Каминский - Переполненная чаша

Грация стала думать о своем доме. Представляла: возвращается из отпуска, открывает дверь, входит в коридор, зажигает свет и вешает плащ. Потом поднимает на окнах бамбуковые шторы, включает вентилятор, идет на кухню, чтобы сварить кофе… Нет, сначала она звонит Дубровину: «Здравствуй, я приехала…» Нет, перво-наперво — душ. Дубровин подождет, пока она будет стоять под колючими струйками ледяной воды, закинув голову и крепко зажмурившись, прикрывая растопыренными пальцами свои бывшие «колокольчики».

А если к телефону подойдет жена Дубровина? А что, если они вместе — семьей — уехали в отпуск?..

Плакалось в темноте легко. За стеной храпела хозяйка — наверное, лежала на спине, уставив в потолок острый нос, сложив поверх одеяла сильные руки с опухшими пальцами старой судомойки. На улице, у дома, откуда каждое утро доносилось скворчание яичницы, громко, с затяжкой и размеренно целовались. Там недавно поставили новую скамейку — широкую, со спинкой, прочную.

Грация приложила ладони к ушам, чтобы не слышать этих а в т о м а т и ч е с к и х поцелуев, и наконец заснула, словно бы сумев ладонями отгородиться от всего мира. Впрочем, она все же проснулась, ненадолго. Вдруг опять от страха стремительно заколотилось сердце. Ей померещилось, будто зашелестела трава, затрещал шиповник и в окне возник силуэт человека: широкие прямые плечи, непокрытая голова. Кто это, она не сразу разобрала, — лицо мужчины полностью залепила темнота, однако яркая белая полоска, как бы светившаяся на его шее, подсказала: Егорыч! Грация собралась закричать, набрала в легкие воздух, чтобы позвать на помощь, но ни голоса, ни сил у нее для крика не нашлось, и она лишь с немым мычанием, походившим на долгий стон, изогнулась навстречу мужчине, так неожиданно возникшему в оконном проеме.

Очнувшись от этого короткого сновидения, Грация схватила простыню, сбившуюся в ногах, и мигом натянула ее до подбородка. Сжимая ее край обеими руками, громко прошептала: «Ничего мне не надо. Хочу домой. Домой!» Нет-нет, Катька, конечно, ошиблась! Она тысячу раз не права. Дом нужен не только для того, чтобы родиться в нем и умереть. Нет! Дом необходим человеку, чтобы каждый день было куда возвращаться…

Утром хозяйка встретила ее у самых дверей комнаты с таким видом, словно уже давно и с нетерпением ждала, когда Грация проснется. Подступив к ней вплотную, трудно, с хрипом, глубоко дыша, так что замызганный фартук с полуоторванным карманом стремительно вздымался и опадал на ее толстом животе, она спросила Грацию:

— Скажи-ка мне, кто все цветы под твоими окнами потоптал, как бегемот. А? Кого же ты, тихоня прикидошная, привадила?

Грация обернулась — створки окна почему-то были распахнуты, хотя точно помнила: притворяла, когда замерзла под утро. В доме через улицу кончали завтракать — ложки как будто мчались наперегонки, резво шаркая по дну сковородки. И это был единственный звук. Значит, Толик Фирсов уже проехал со своей экспедиторшей. И соседка Зинаида Прокофьевна отбренчала, отзвенела, отскрипела. И Егорыч давно прогнал через деревню стадо. Курит, наверное, в тени боярышника…

— Не пойму, о чем вы? — ленивым голосом произнесла Грация. — Какие цветы? — Она неспешно поправила золотую цепочку, надела очки. Их дужка знакомо надавила на переносицу, а все окружающее чуть-чуть, почти неощутимо, расплылось. — Мелочи все это, дорогая моя, пустяки, недостойные внимания. Пыль на ветру…

Она подумала: держусь правильно, хорошо — как надо, и хозяйке придется убавить свою наступательность и громкость. Иначе ведь ее не проймешь. И та действительно замолкла, даже фартук на ее животе успокоился.

— Ладно, — пошла на попятную хозяйка, — может, жулик нацелился. А ты помешала. Извиняй. Только скажи мне, зачем я жулику-то? Чего у меня красть, а?

— Мне бы молочка где купить, — поменяв «пластинку», запела Грация. — Щеночки у Белки растут.

— Будет тебе молочко, — пообещала хозяйка. — В магазине его вроде бы и нет, но все равно будет. Я из них, проходимцев, это молоко вытрясу…

«И так — всю жизнь?» — спросила Грация. Она сидела в кабинете доктора Вольского, маленькой комнатушке с покрытыми масляной краской стенами. Доктор — за столом, спиной к окну; Грация — в низеньком кресле, откидывая голову и касаясь затылком стены, когда надо было спрятать слезы (холодная стена под затылком и горячие слезы на ресницах — это двойственное ощущение осталось и жило в ней долгие годы). Конечно, как бы крепко она ни соединяла веки, Вольский видел: плачет, но ни разу он не сказал: «Не плачь, Галя» (она все еще была Галей, Грацией стала через час или чуть раньше). Она понимала: «Я надоела ему. Он устал от меня. Сколько нас, таких, в отделении травматологии и ортопедии?» И все-таки надеялась. Только непонятно, на что…

«И так — всю жизнь?» — повторила Грация. «Да, — откликнулся наконец доктор, — полтора сантиметра совсем немного, но, увы… Ты не ящерица». — «Да, я калека, — смиренно согласилась Грация, — и это уже до самой смерти». Она опять запрокинула голову. Потом выбралась из кресла — хотела, по привычке, бодро — одним движением, но не получилось: конечно, полтора сантиметра — чепуха по сравнению со всем ее немаленьким ростом, однако к этой чепухе она еще не привыкла, а доктор Вольский утверждает, что этого не случится никогда: «Ты не ящерица», будто не он избавил Лельку от горба и вытянул ее аж на восемнадцать сантиметров!

Документы лежали на углу стола: листок нетрудоспособности, справки, рентгеновские снимки в плотном черном конверте, направления, еще какие-то бумажки… Грация потянула их к себе. Замедленно, по-прежнему непонятно на что надеясь. Но доктор Вольский только подтвердил: «Калека. Да, есть такое слово… — Он подергал себя за кончик носа, — Ты не помнишь. Наверняка не помнишь. В сборной Бразилии, в период ее наивысшего расцвета, были два футболиста — Пеле и Гарринча. Один — красавец, чернокожее божество, другой — калека. Они оба были великими футболистами».

«Все равно больно, доктор, — сказала Грация. — Если бы я родилась такой, тогда, может быть… Но я калекой стала… Есть разница?»

Доктор ее не услышал. Прикрыл глаза. «Если бы ты видела, как Гарринча мчался к чужим воротам. Ах! Ураган, смерч, пантера — все вместе. Его не могли ни догнать, ни остановить. Ни обмануть, ни обвести. Мяч был словно привязан к нему. Его хватали за рубашку и били. Футбольными бутсами и кулаками. Куда и как придется. Слышишь? Били калеку по искалеченным ногам. А он все равно…»

«Хорошо, — сказала Грация, — я тоже начну играть в футбол. Спасибо за совет, доктор. Поеду в Бразилию и… Нет? Но что, что мне делать?!» — закричала она.

Вольский пожал плечами: «Что хочешь, то и делай. Я хирург. Я свое дело завершил достойно. Какие ко мне претензии? А дальше — твои проблемы. Хочешь, уезжай куда-нибудь, где тебя не знали прежде. Не желаешь — оставайся, но смени прическу. Перекрась волосы. Обратись в магометанство или стань католичкой. Ну, что еще? Надень маску, ходи в ней, не снимая. Возьми другое имя…»