Михаил Каминский - Переполненная чаша

— Ну, — поторопил убийца парикмахера, — развязывай мешок. Делись радостью!

— У меня только сухари и консервы, — огорченно сообщил я и потянулся к вещмешку, задвинутому в угол нар. — И никаких радостей.

Он ухмыльнулся:

— Давай водку. Давай деньги.

— Я не пью, — признался я почти что со стыдом: подвожу человека. — А денег у меня всего сотня [1] Денежная реформа превратила сто рублей в нынешний червонец (авт.) . . Но вы понимаете, эти деньги мне будут нужны самому. Так что…

Я был обстоятелен и вежлив. У него блеснули глаза. В вагоне храпели так, что дыхания склонившегося надо мной убийцы я не слышал. Только храп и стук колес. Но, может быть, это замедленно и гулко билось мое сердце.

Я так и подумал: колеса или сердце? И в этот момент слетел с нар. Одной рукой кривоногий сгреб меня за грудки, в другой у него матово блестел нож, показавшийся мне неимоверно большим. И еще один несвоевременный вопрос возник в моем затуманенном сознании: «А где ж он держит такой нож?»

Я не умел драться. Я боялся этих приступов темноты, которые порой овладевали моими товарищами. «Да ладно тебе, — говорил я, — ну, пусть будет по-твоему. Бери». Или: «Я уйду, если ты настаиваешь!» В общем, соглашался. Но я пять лет играл «официанта» в молодежной волейбольной команде «Трудовых резервов», то есть стоял на третьем номере — распасовывал и ставил блок, так что реакция была отменной. Да и страх иногда способен творить чудеса. Я толкнул кривоногого, прыгнул вперед и притиснул его всем телом к подрагивающей стене вагона. Мое плечо придавило его грудь, ноги мои прижали его колени, чтобы не получить удар в пах, а руки убийцы я распял на холодных и шершавых досках, и теперь нож смутно поблескивал слева и чуть выше моей головы, касаясь иногда волос.

— Пусти… — он выругался, задыхаясь от ненависти.

— Нет, — сказал я, дрожа всем телом, — я вас не пущу. Вы меня ударите.

Вагон храпел. Сопровождавший нас сержант, спавший на отдельных нарах в обнимку с винтовкой, высвистывал носом коротенькую, постоянно повторяющуюся мелодию. Я думал: вот-вот иссякнет мой нервный запас, я ослабею — и конец.

— Не ударю. Курва буду! — зло прошипел кривоногий. — Отпусти, падло!

Он ударил в ту же секунду, как почувствовал свободу. Если бы не отработанная на тренировках реакция, быть бы мне вторым в списке его жертв — после несчастного парикмахера. Он промахнулся — почти промахнулся и потерял равновесие. А я схватил его поперек тела, напрягся и, не сознавая, что делаю, инстинктивно бросил в проем двери — к черной тайге и розово-голубому небу над нею. Сил у меня почти не осталось — кривоногий долетел до середины вагона и плюхнулся на сопровождающего. Впервые в жизни я услыхал, с каким странным — клацкающим звуком передергивается затвор винтовки — словно в ознобе застучали плохо закрепленные стариковские вставные челюсти.

— Тревога! — завопил сержант. — Караул! — И бабахнул выстрелом в потолок вагона.

Я успел заметить, как кривоногий метнулся к двери и сгинул в ее квадратной пасти. И лишь после этого ощутил боль в левой руке, опустил голову и увидел, что из длинного разреза в плаще «Дружба» течет кровь. Синий плащ был черным. И алая кровь тоже была черной. И, наверное, от вида черной крови я испугался так сильно, что потерял сознание.

— Ну, что ж ты замер? Почему умолк? — Скот усмехнулся, глянул на мои пальцы, все еще удерживавшие его рукав, и они вдруг разжались сами собой. — Дошло? Испугался? Сообразил, наконец, что не то место выбрал для своей агитации и пропаганды? Не то время и не то место.

Он показал движением головы — снизу вверх — на удалившийся от нас берег. Я там ничего не увидел, даже трубы, изрыгавшей химические нечистоты, а Скот что-то там рассмотрел. Может быть, радарную установку или какую-нибудь станцию электронного подслушивания. Конечно, смешно: нейтральные австрийцы или дружественные румыны вникают в болтовню советских туристов. Что они могут узнать? Насколько мы отстали от одних и как близко подпустили к себе других? Конечно, тоже тайна…

И все-таки… И все-таки мне стало неуютно. Не страшно, а одиноко и тоскливо. Скот, он такой, возьмет и брякнет: «Каминский болтал там, где следовало молчать, разговорился». Сообщит из глубочайшего убеждения: так надо! И пойдет писать губерния, а я должен буду оправдываться: «Я не осел. Осел не я». Бессмысленная и бесконечная работа, потому что любой человек пожмет плечами: я, мол, там не был, а болтать лишнее в чужих краях не рекомендуется и в эпоху гласности.

Нет, Скот не был дураком. Он был умным. Он знал, как надо действовать, как выводить человека из себя, раскрывать его — точно умелый боксер, работающий на ринге «вторым номером». И он меня все-таки подцепил!..

На Вторую речку падал снег: на палатки, на дощатые столы, за которыми мы не ели — принимали пищу под открытым небом. Один из амнистированных засучивал рукав и лез растопыренной пятерней в ведро с борщом. Когда он вытаскивал руку, она была в чешуе из жира: борщ остывал быстро; пятерня его сжимала куски мяса, которые шли к о р е ш а м. Остальное доставалось нам. Кто ел, а кого, как и меня, тошнило от «остального».

Почему кривоногий не убил меня на Второй речке? Не знаю. Почему он вроде бы забыл обо мне на грузопассажирском «Капитане Смирнове»? Не ведаю. На Второй речке я каждую ночь готовился, к смерти и сочинял стихи. В твиндеке корабля типа «либерти» я тоже не ощутил полной свободы: кривоногий был рядом, сидел на нарах, неподалеку, скрестив ноги по-турецки, голый по пояс, блестящий от пота, маленький в огромном пространстве жилого помещения сразу на три тысячи человек, но по-прежнему излучающий злую волю. Однако какая-то пружина все-таки распрямилась во мне, и, видимо почувствовав это, соседи по нарам стали заговаривать со мною: я, по их мнению, выскочил из ловушки.

Я стал выходить на палубу — чтобы достичь лесенки со звонкими металлическими ступеньками, ведущей вверх, надо было пройти мимо нар, на которых в окружении «шестерок» восседал мой потенциальный убийца, и с каждым разом я шагал мимо него все медленнее, все выше поднимая подбородок. Страх не улетучился, не пропал. Я только сумел загнать его внутрь. «Все обойдется, все будет хорошо», — повторял я, приближаясь к проклятому месту. Потом наступал провал: темнота окутывала сознание. Затем вновь все вокруг и внутри меня светлело. И каждый раз в эти мгновения начиналась новая жизнь…

Нас «купили» разные заказчики: я оказался в учебной роте, кривоногий — в стройбате. Мы учились на офицеров и, как обычные солдаты, чистили занесенные снегом дороги, разгружали пароходы, строили дома для военных летчиков. Однажды наш батальон попал во время учений в такую пургу, что нас разбросало поодиночке. Я вернулся в расположение батальона только на четвертый день и узнал, что Костю Чернова уже похоронили, семерых с обморожениями положили в госпиталь, а Додика Персидского еще ждут…