Михаил Каминский - Переполненная чаша

…Он варил гудрон в пузатом, закоптившемся еще сто лет назад котле, таскал это варево по лестнице в ведре на крышу бытовки литейного цеха, которая размещалась в отдельно стоящем одноэтажном здании. Потом Бурмистров послал его в третье общежитие навесить входную дверь. Все время шел мокрый снег, и, вернувшись в вагончик бригады, Молотилов посушил шерстяные носки у печурки, сменил кирзовые сапоги на резиновые. Тут привезли рамы, пришлось лезть в «рафик» и ехать в общежитие, что в Заречье. «Проверь там заодно сантехнику», — сказал Бурмистров. В этой колготне Молотилов не обращал внимания на возвратившуюся в полную силу ноющую боль в запястьях и стал забывать про обиду, нанесенную ему замом директора. А тут поутих снег, чуток подморозило, и даже выглянуло солнце. В самом конце дня выглянуло — под закат.

За спиной у Неверова в послеобеденном сне мерно дышала заводская база отдыха. Его босые ноги — до щиколоток — облизывали тихие волны Медвежьего ручья. Неверов стоял в том месте, где ручей (по нынешним меркам, вполне приличная речка) соединялся с водохранилищем — искусственным морем. Возможно, потому и волны здесь были какими-то ненатуральными: ровными, круглыми, одинаковыми, точно заготовки для нарезных плашек.

На противоположном берегу ручья распушилась роща, в которой главенствовали березы. В их зрелом белостволье спрятались, почти затерялись ели, этакие зелено-колючие подростки. Но многообещающая по части подберезовиков картина не будоражила воображения, хотя Неверов был заядлым грибником. И чмоканье лещей в осоке, и характерные всплески воды не вселяли в Юрия Владимировича рыбацкого азарта. На душе у него была тягучая, прочно утвердившаяся тоска. С тех пор как Неверова избрали председателем профсоюзного комитета, то есть уже три с лишним месяца, жизнь изменилась настолько, что стала малознакомой, порой даже как бы и не его собственной, а чужой.

Раньше, в отделе главного технолога, он занимался конкретным и ощутимым делом — возглавлял группу инструментов и оснастки. Ему подчинялись две негромкие исполнительные женщины, вот и все. Да и в цехах Юрий Владимирович знал немногих. Теперь же почти две с половиной тысячи человек считали возможным звонить Неверову домой — спозаранку, в выходные и чуть не в полночь, разыскивать его в гостях, в любой момент распахивать двери кабинета, кричать на него, грозить, упрекать и подозревать черт-те знает в чем, а он… Он не мог ничего им противопоставить. Не имел права на ответную брань. Был обязан терпеливо выслушивать даже явных врунов и склочников, уговаривать разгневанных или рыдающих жен, увещевать мужей, распределять путевки, делить материальную помощь. А прежде всего — социалистическое соревнование и обмен передовым опытом. Во как!

Правда, Землянников, директор, три с лишним месяца назад сказал ему: «Я прошу тебя, Неверов, займись грядущим временем летних отпусков. База отдыха, пионерский лагерь, путевки в санатории — и больше никаких проблем. Это для тебя сейчас основное и даже единственное». Но приказа-то на этот счет не последовало! Какой там приказ, если ты — профсоюзный бог, защитник страждущих и глас народа? Вот и треплют, можно сказать, со всех сторон и по любому поводу. И никто ведь не подумает, что в свою пользу ему теперь не позволено высказываться и шепотом. Стоял он, например, в очереди на тринадцатую модель «Жигулей». Она дешевле других, но все остальное: скорость, комфорт, приемистость — на уровне, как говорится. А пришлось занимать еще две тысячи — на «пятерку». Тринадцатая же модель укатила из-под носа к рядовому члену профсоюза Шурику Прошлякову. Ничего в нем особенного. Молодой еще. Обыкновенный оператор на участке обрабатывающих центров. Но ему, видите ли, не откажешь, его обижать нельзя, будто автомобиль — вопрос жизни и смерти, а не усложненная — всего-навсего! — игрушка в шестьдесят пять лошадиных сил.

Вопрос о машинах обсуждали предварительно у директора вместе с секретарем парткома Холмогоровым. Там Неверов и сказал насчет игрушки. Очень не хотелось ему брать пятую модель: дорого. И обидно. «Да ты, Неверов, я смотрю, с комплексами», — поддел его Землянников. «Нет у меня никаких комплексов, — возразил Неверов, — я человек здоровый и нормальный. Цельный. Только не могу понять: за что мне дополнительно изыскивать эти две тысячи? За мое профсоюзное начальствование? За эту должность, которую вы мне навязали?»

О деньгах Землянников умолчал. И о навязанной должности ни звука. Прицепился к другому: «А тебе, Юрий Владимирович, не кажется, что цельный человек скучнее, чем натура ущемленная? Цельность, Неверов, это своего рода обструганность. А ущемленность, она, понимаешь… топорщится во все стороны. В общем, тут соотношение, как у елки и палки. Так что не греши на себя и от комплексов не отказывайся. Они ненаказуемы. Ни в уголовном, ни в партийном порядке».

Директор у них интересный товарищ. Сорока еще нет, а уже прошел начальственную школу в Тольятти и Набережных Челнах. В молодости занимался легкой атлетикой на уровне мастера спорта. И сейчас — каждое утро с десяток километров бодрой трусцой. Сухой, ни одной жиринки, работоспособности — на троих, и ни грамма спиртного. Зато кофе хлещет в неограниченных количествах.

Неверов еще не решил, обижаться ли ему на Землянникова за комплексы, как вмешался секретарь парткома Холмогоров. «Ну, чего тебе объяснять, Юра? Сам понимаешь, неудобно председателю профкома как бы перебегать дорогу рабочему. Хочешь — подожди следующей партии машин. А не терпится — соберем две тысячи среди руководства. Я дам рублей триста — четыреста. К главному инженеру обратимся. Он, Глухов, не поскупится, у него деньги есть: на круиз вокруг Европы собирает. Пойду, говорит, на пенсию — ударю по круизу. Но ему пенсия в текущей пятилетке не светит. Пока офсетный агрегат для республиканских газет не освоим…» — «И с меня — пятьсот, не меньше», — расщедрился Землянников. Неверов привстал, поклонился директору и Холмогорову: «Спасибо вам в шапочку за такую поддержку. Я уж сам найду где поживиться в долг…»

Неверов вздрогнул — совсем рядом истошно крикнула чайка и метнулась вниз, за добычей наверное. Вода у берега была теплой и прозрачной до невидимости. В его ступни надоедливо и щекотно тыкались мальки. Он переступил с ноги на ногу, и рыбья мелочь дружной кучкой скакнула в сторону, прячась под плоский камень, обросший мохнатыми водорослями.

За недолгое пребывание на профсоюзном посту Неверов твердо уяснил еще одну непререкаемую истину. В конце концов, люди все поймут, как говорится, и простят, если к ним подступиться как следует и открыто все разъяснить, но только и мизинцем не смей задеть их малолетних отпрысков. Вон Молотилов из ремонтно-строительной бригады. Толковый мужик, профорг, а при встрече с ним, с Неверовым, отворачивается в сторону. Причина? Не дал, видите ли, молотиловской внучке места в детском садике. А как ей дать, если, во-первых, этой Викторине Сергеевне нет еще трех лет, во-вторых же, она — приезжая. Сергей, сын Молотилова, с которым Неверов учился в школе, постоянно проживает в Ленинграде, военный моряк, а на заводе и своих собственных трехлеток излишек по сравнению с пропускной возможностью детского сада.