Михаил Каминский - Переполненная чаша

— Чинить надо, — сказал Неверов.

— Новый поставим, — решительно заявил Павел Ферапонтович. — Это будет намного быстрей и выгодней.

Лес был сырой, сумрачный, весь в ямах и канавах, с округлыми краями, поросшими травой. Неверов заметил, несмотря на густую траву, что ямы словно кто-то вымерил циркулем, такие они были одинаковые. Он наклонился, развел траву — и увидел прижавшиеся к земле чернушки, как бы затаившиеся от человеческих взглядов. Они были гладкие, разнокалиберные — размером от пуговицы до хорошей тарелки. Черные грузди встречались и по верху канав. Неверов пожалел, что идет с пустыми руками. Корзину не корзину, а уж пластмассовую-то сумочку мог бы захватить с собой в лес. Ошибался ведь этот Никита Никитович Бантышев: есть грибы, есть! Не белые и не подосиновики, но грибы все ж. И тут его взгляд вроде бы споткнулся о постороннее и даже невозможное в этом тихом, глухом и совершенно мирном месте — сбоку от тропинки массивно возвышался немного покосившийся бетонный «колпак» с двумя узкими прорезями. Неверову даже показалось, что в прорези, которая была ближе, мелькнул срез пулеметного ствола. Капонир!

В тот же момент все прояснилось и встало на свои места. Полузасыпанные землей, осевшие от времени окопы, траншеи, ходы сообщения — вот чем были раньше эти ямы-канавы.

— Ну да, — подтвердил его догадку Павел Ферапонтович. — Здесь проходила линия обороны. Последний рубеж, можно сказать. Ведь была вероятность, что они прорвутся сюда… Там же, — замдиректора показал рукой в сторону видневшегося за изгородью и неровным строем молодых осин здания столовой, — полигон для испытания мин и минометов…

— Да, — вспомнил Неверов, — не знаю, как быть, Павел Ферапонтович. В профкоме гора заявлений от семейных на июль. Говорят, прогноз хороший, вот и посыпались заявления. А тут эти, старики-пенсионеры… — Юрий Владимирович запнулся: если быть точным, то замдиректора — и старик, и пенсионер. По возрасту своему. И давно уж.

На базе звонко ударили в рельс, который висел у столовой: приглашали на ужин. Раз ударили, другой, третий. Павел Ферапонтович сделал вид, что прислушивается к звону и что нет сейчас для него важнее события, чем это протяжное гудение металла. Наконец сказал:

— Поговори с Землянниковым и Холмогоровым. За план, прежде всего, отвечают они. А семейный отдых — залог выполнения производственных заданий. Вот такая формулировочка тебя устраивает?

— Я тоже отвечаю за план. — Неверов обиделся.

— Отвечаешь, — согласился Павел Ферапонтович. — Только характер, как я вижу, у тебя нестойкий. Мягкий, — добавил он, подумав. — Ладно, пошагали смотреть, дальше.

Поздно вечером — уже крепко засумерничалось — Неверов направился к Землянникову. Домик директора стоял метрах в пятнадцати от моря. Такой же точно домик, как у всех семейных, только с дополнительной верандой, и на этой веранде Николай Евгеньевич сидел за столом на махровом халате, на шее у него висело толстое, тоже махровое, полотенце, и он пил чай из блюдечка, держа его на раздвинутых пальцах, а перед Землянниковым посвистывал и пускал пары электрический самовар. Лоб у директора был мокрый. Капли пота скопились и на подбородке.

Землянников вытер полотенцем лицо и снова обмотал махровым жгутом шею.

— Садись, Юрий Владимирович, — показал он на стул рядом с собой, — рад, что выбрался ко мне.

У самого моря перед директорской дачей горел костер. Оттуда доносились крики и смех. По черным стеклам веранды бегали красные отблески.

— Благодарю, — сухо ответил Неверов, — я на минуту.

— Ну-ну, — лицо директора стало скучным. — Выкладывайте, что там у вас.

Неверов пришел сюда, подготовившись к разговору и внутренне собравшись. Хватит, решил он, играть роль временщика и соглашателя. Или — или. Или он настоящий председатель профкома — со всей полнотой власти и решающим голосом в жизни заводского коллектива, или сию же минуту — в отставку. Неверов так и сформулировал: в отставку, чтобы прозвучало коротко и внушительно. «Во всяком случае, — собирался сказать Юрий Владимирович директору, — быть неудачной заменой Черкасову я не желаю. В его кресло сел по вашему настоянию, но покину это кресло по собственной воле, не дожидаясь отчетно-выборной конференции. Я инженер, и…»

— Да… чего я не сказал, но обязан сказать, Юрий Владимирович. — Директор перехватил инициативу, будто он вызнал, зачем пришел Неверов, или подслушал его мысли. — Пока вы еще плохой профсоюзный работник.

У Неверова ослаб и задрожал подбородок. Он постарался унять эту постыдную дрожь. Но директор, будто нарочно, вцепился взглядом в его непослушный подбородок. Безжалостно. И продолжал говорить резко, без какого-либо сочувствия к состоянию Неверова:

— У нас с вами, Юрий Владимирович, в руках огромная власть. Нам ее дали с тем, чтобы мы действовали. А вы мне напоминаете врача, основная задача у которого: лишь бы не навредить! Мало этого — не навредить. Дело в том, чтобы спасти, помочь, научить. Заставить, наконец!.. Да очнитесь же вы, Юрий Владимирович!

— Я ничего, ничего, — забормотал Неверов. — Я вот зачем пришел к вам, Николай Евгеньевич. У нас заявлений на июль больше, чем мест на базе отдыха. От семейных. А ко мне обратились пенсионеры… ветераны, то есть…

Землянников сдернул с шеи полотенце, тяжело вздохнул:

— Здесь, на базе, я отдыхаю. Дышу свежим морским воздухом. А работаю на заводе. Мои приемные часы вы знаете, но к вам они не относятся. Милости прошу в любое время. Там и поговорим о ветеранах, а заодно о плане и наших с вами, Юрий Владимирович, социалистических обязательствах.

Неверов спустился по короткой лестнице, держась за перила, которые были мокрыми от ночной росы. Вытер руку о штаны и медленно побрел вдоль моря. У костра еще веселились. Оттуда доносился запах жареной рыбы.

Надо позвонить Гале, что не приеду, подумал Неверов. Он боялся в таком развинченном состоянии садиться в машину. Придется переночевать в домике для обслуживающего персонала. Не впервой.

За спиной, на директорской веранде, погас свет. Юрий Владимирович заметил это потому, что тень его, качавшаяся впереди, на песке, вдруг исчезла. Тут же, словно по команде, погасли фонари на всей территории базы, и Неверову почему-то стало сразу холодно.

Он шел, напрягая зрение, чтобы не налететь на корягу или камень, и думал: как все мило, на шуточке, начиналось. «Я хочу обеспечить вам карьеру, Юрий Владимирович», — говорил Землянников. Тогда директор придерживался строгого «вы», несмотря на веселый и несерьезный тон, выбранный для разговора с ним. Потом уж появилось доверительное «ты», а сейчас опять возникла дистанция. Но не дистанция волновала Неверова, черт с ней, он ведь и действительно инженер, для которого всегда найдется работа. На этом ли заводе, на другом ли. Вот и в политехнический институт уже звали, старшим преподавателем. Без степени, конечно, плохо, однако кто ж мешает защититься? А переживал он другое: неверие в его силы, упреки в расслабленности, в неумении пользоваться властью для блага тех, кто доверил ему эту власть.