Давид Гай - Террариум

Равенск раскинулся по обе стороны от железной дороги, справа по ходу от преклонской столицы шли одноэтажные домишки с садами и огородами, слева – кирпичные корпуса текстильной фабрики, озеро, церковь, где размещались какие-то склады, и главная достопримечательность города – большой завод, его перевели сюда из города на болотах за год до войны с Гансонией, словно знали, предчувствовали, равенцы называли его “панель”: где работаешь? – “на панели”, особенно дивно звучало в устах молодых женщин, впрочем, завод был непростой, секретный, имел, как положено, номер, делали здесь гироскопы для космических аппаратов, шпион Веньковский выдал секреты заокеанцам, шпиона расстреляли, а номерные заводы переименовали, дабы запутать врагов, так “панель” стала РПЗ – Равенским приборостроительным заводом, название остряки-грамотеи переделали в “работай пока не здохнешь”. Здесь и вкалывал в инструментальном цехе отец будущего клона, между прочим, учил его слесарному ремеслу гений своего дела Крайонов, говорили, первый Герой соцтруда из работяг, закрытым указом получивший высокое звание за первый спутник, будущий клон пару раз видел этого мужика – маленький, сухонький, ничего особенного, а на глаз, без всякой лупы, припиливал надфилем матрицу с точностью до микрона; отец без восторгов рассказывал об учителе, герой и герой, наверное, завидовал, а вообще, отец был обидчив и злопамятен, сын знал его особенность и старался не злить, не доводить, и сам унаследовал эти черты, хотя осознал позднее…

И еще одну отцовскую черту неожиданно открыл для себя, притом не удивился, а даже обрадовался похожести: на их улице дошкольная мелюзга пробавлялась тем, что ловила в болоте лягушек, вставляла им в зад соломинки и дула что есть сил, пока лягвы не раздувались, как шарик, и не лопались; ребятня веселилась, но скрывала забаву от взрослых, ибо не была уверена, что за это похвалят; однажды будущего клона за этим занятием застал отец, но не выругал, а напротив, схватил готовую к экзекуции лягушку, засунул ей соломинку и дунул так, что та мгновенно распухла и лопнула с треском и, как почудилось, нутряным стоном; отец, довольный собой, заржал, поощрительно похлопал сына по голове и отправился домой.

Дед и две бабки будущего клона умерли кто в войну, кто после, так что он их не знал, за исключением деда по отцовской линии, вернувшегося с войны калекой, без ноги, передвигался он с костылем, опираясь на суковатую палку, что мешало, как прежде, класть печи зажиточным равенцам, строившим дома, а печник дед был отменный, его знали и ценили; потихоньку приноровился и продолжал зарабатывать будущий клон не помнил, ласкал ли он его, пацана, хоть раз, и не дай бог кому деда обидеть – мог и палкой огреть, а мог и пакость сотворить заказчику, скажем, не доплатившему, однажды рассказал внуку, как это делал: под видом осмотра готового дымохода незаметно вмазывал туда бутылочное горлышко или стакан без донышка, и, едва дунет ветер, печь начинала заунывно гудеть и выть так, что мороз по коже драл; приходилось ничего не подозревавшему заказчику кланяться в пояс печнику и просить переделать дымоход; для пущей важности дед однажды показал, в тонкий шлифованный стакан налил доверху воды, крючковатыми сильными пальцами левой руки сжал его, а правой ладонью резко накрыл – хлопок и дно под давлением воды вылетело, будто бритвой срезанное. Талант деда и рукомесло отца клон не унаследовал, не перенял, руки у него росли, по выражению отца, из жопы, нашел он им иное применение, когда записался в секцию бокса, произошло это после того, как его, низкорослого и худого, крепко, в кровь, избили соседские ребята за ябедничество – рассказал хозяевам соседнего дома, кто выбил стекла на их веранде, а рассказал потому, что один из замешанных в деле пацанов украл у него рубль, соседи проболтались, кто настучал на пацанов, и клон получил заслуженное; случай этот научил его двум вещам – никогда никому ничего не говорить, держать язык за зубами, а мстить незаметно, тайно, исподтишка, чтоб никто не догадался.

Учился клон средне, после школы поступал в авиационный институт, срезался по математике и хотел было по совету отца устроиться на “панель” в инструментальный цех, но вмешалась мать, работавшая в заводской столовой – на будущий год идти в армию, нужна толковая профессия, чтобы не служить, как все, и предложила выучиться на повара; мать была умная и прозорливая, клон потом многажды про себя благодарил ее – пройдя полугодовые поварские курсы и получив нужную бумажку, он на призывной комиссии сообщил о своей специальности; готовить он не любил и, по правде, не выучился, однако смекнул, что в армии нет лучше работы: всегда сыт будешь, но ему не повезло – попал он за речку, в Пуштунистан. Шел восемьдесят шестой, о той войне мало что было известно, в газетах писалось невнятно, по слухам же, приходили домой в Преклонию цинковые гробы, и в Равенск тоже пришло несколько, однако специальность (маме спасибо) выручила – оказался клон в столовой в Гелалабаде; запомнил самые первые ощущения: привезли в расположение части ночью, на бэтээре промчались в кромешной тьме через “соловьиную рощу” – объяснили ему, что тут снайперы постреливают, прибыл на место, осмотрелся утром – нереально красиво, субтропики, треск цикад, благоухание цветов, запахи эвкалиптов, обволакивающая жара. Вместе с ним в столовке еще двое парней и с десяток девок-вольнонаемных, поварих и официанток, сдуру, в угаре прелонского патриотизма, а некоторые с желанием подзаработать чеки, их чекистками называли, сунувшихся в пекло, с одной из них клон закрутил роман, сношались в подсобке на мешках с мукой и рисом; в боевых действиях клон не участвовал, разве что на бэтээре ездил за продуктами на базу, дважды под обстрел попадал, пронесло, а так служил нормально, только поначалу диву давался, как всюду воровали, особенно неистовствовали прапорщики, ведавшие матчастью и продовольствием. Удивлялся клон только поначалу, потом и сам встроился в систему, как прапор знакомый, тоже из столичной области, земляк, можно сказать, выразился; через несколько месяцев прибыли стратегические армейские запасы продовольствия – кто-то из высоких начальников распорядился вскрыть и направить хорошую жратву в Пуштунистан; настоящая лафа, в дуканы потянулись такие продукты, о которых и мечтать не приходилось, базары чем только не торговали…, особо ценилась армейская говяжья тушенка – банки, упакованные в солидол и обернутые пергаментом, ах, какая это была тушенка! – у клона слюнки текли, когда только вскрывалась банка, не было ни жира, ни жил, чистое мясо и немного желе, резалось ножом как твердая колбаса; а греческий сок, а голландский газированный напиток «Си-Си», а польская и венгерская ветчина, а зеленый горошек, а подсолнечное масло, комбижир, сгущенка, чай, сигареты – все, недоданное бойцам, продавалось афганским торговцам. Тот же прапор, опекавший клона, почувствовал в нем своего, вспоминал, чем кормили в первые годы войны: пюре из картофеля был, как клейстер, неизменный консервированный минтай в томатной пасте, из того же минтая варили суп, мясо в рационе было редкостью, хлеб выпекали сами из подпорченной муки, был как камень; сейчас другое дело, сейчас есть что в котел положить и что на базар отправить.