Мария Дуэньяс - Нити судьбы

С ним я узнала другую жизнь. Я научилась существовать независимо от матери, жить с мужчиной, и у меня появилась служанка. Рамиро стал смыслом моего существования, и все, что я делала, было только для него. С ним я узнала другой Мадрид — город, где кипела ночная жизнь, со множеством модных и изысканных заведений, театров и ресторанов. Коктейли в «Негреско», «Гранха-дель-Энар» и «Баканик». Премьеры фильмов в «Реал-Синема», где звучал орган и на экране красовалась Мэри Пикфорд, где Рамиро кормил меня конфетами, а я сходила с ума от одного прикосновения его пальцев к моим губам. Кармен Амайя в театре «Фонтальба», Ракель Меллер в «Маравильяс». Фламенко в кафе «Вилья Роса», кабаре в «Паласио-дель-Йело». Мы с Рамиро кружились в этом вихре, не думая ни о вчерашнем дне, ни о грядущем, словно хотели вместить свою жизнь в каждый момент настоящего, не рассчитывая, что наступит завтра.

Что в Рамиро было такого, из-за чего моя судьба перевернулась с ног на голову всего за пару недель? Даже сейчас, столько лет спустя, память хранит все, чем он меня покорил, и я уверена: будь у меня возможность прожить свою жизнь еще сотню раз, я вновь и вновь бы в него влюблялась. Рамиро Аррибас: обаятельный, неотразимый, чертовски красивый, с каштановыми, зачесанными назад волосами, с необыкновенной, очень мужественной манерой держаться. Он излучал жизнерадостность и уверенность двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Остроумный и чувственный, равнодушный к политическим перипетиям, словно был выше этого. Общительный, но ни с кем не сходившийся близко, непринужденный и раскованный в любой ситуации, всегда полный грандиозных идей и планов. Динамичный и стремительный, никогда не сидевший на одном месте. Сегодня — управляющий итальянским магазином печатных машинок, вчера — представитель фирмы, продающей немецкие автомобили; кто позавчера — уже и не важно, а кто послезавтра — одному Богу известно.

Что нашел Рамиро во мне, чем привлекла его бедная модистка, собиравшаяся выйти замуж за скромного служащего? Это настоящая любовь, впервые поразившая его сердце, — так он клялся мне тысячу раз. Конечно, до этого были другие женщины.

— Сколько? — спрашивала я.

— Несколько, но такая, как ты, — первая.

Потом он начинал меня целовать, и у меня кружилась голова от его поцелуев. Я до сих пор помню все, что говорил мне Рамиро, каждое его слово. Он называл меня неограненным алмазом, обворожительным созданием, поражавшим детским простодушием и внешностью богини. Иногда он обращался со мной совсем как с ребенком, словно нас разделяли не десять лет, а огромная разница в возрасте. Рамиро предвосхищал мои желания и не переставал удивлять самыми неожиданными сюрпризами. Он покупал мне чулки в «Седериас Лион», кремы и духи, кубинское мороженое из черимойи, кокоса и манго. Он был моим наставником: учил правильно обращаться со столовыми приборами, водить его «моррис», разбираться в меню ресторанов и затягиваться сигаретой. Рамиро рассказывал мне о своих старых друзьях, среди которых были даже артисты, и рисовал волшебные картины нашего будущего в каком-нибудь далеком уголке земного шара. Рядом с ним передо мной открывался весь мир, и я должна была готовиться к этому. В другие моменты, однако, он видел во мне не наивного ребенка, а настоящую женщину, свою достойную спутницу: я была для него восхитительной и желанной, и он держался за меня как за единственный спасительный островок в бурном и непредсказуемом океане его жизни.

Я поселилась вместе с Рамиро в его квартире, где он до этого обитал один, недалеко от площади Лас-Салесас. Я почти ничего не взяла из своего прежнего дома — ведь моя жизнь должна была начаться с чистого листа, словно я родилась заново. Свое пылающее сердце и немного одежды — вот все, что принесла в дом Рамиро. Иногда я навещала маму: в то время она шила на дому, выполняя немногочисленные заказы, едва позволявшие ей сводить концы с концами. Рамиро пришелся ей не по душе, ей не нравилось, как он вел себя со мной. Она обвиняла его в том, что он вскружил мне голову, обольстил меня, воспользовавшись моей неопытностью, и заставил отказаться от прошлого. Маме не нравилось, что мы стали жить вместе не поженившись, что я бросила Игнасио и очень изменилась. Как я ни старалась, мне так и не удалось убедить ее, что это мое собственное решение и Рамиро ни к чему меня не принуждал, — единственной силой, которая мной руководила, была всепоглощающая любовь. Наши ссоры с каждым разом становились все ожесточеннее: мы обменивались чудовищными упреками и безжалостно терзали друг другу сердце. На каждый ее укор я отвечала какой-нибудь дерзостью, каждое неодобрительное замечание встречала вызывающим пренебрежением. Редкий наш разговор не заканчивался слезами, криками и хлопаньем дверью, и я стала избегать этих встреч, все больше и больше отдаляясь от матери. День ото дня пропасть между нами лишь увеличивалась.

Но однажды мама все-таки сделала шаг мне навстречу. Правда, это произошло не совсем по ее инициативе, поскольку она выступила в той ситуации просто посредником, но, как бы то ни было, благодаря неожиданному событию наши отношения вновь потеплели. В тот день она сама пришла к нам домой. Было часов одиннадцать, Рамиро уже ушел, а я еще спала. Прошедшая ночь выдалась насыщенной: мы ходили на спектакль в Театр комедии, где играла Маргарита Ксиргу, а потом сидели в кафе «Ле Кок». Спать легли около четырех, и я так устала, что даже не смыла с лица косметику, которой начала пользоваться в последнее время. Сквозь сон я слышала, как Рамиро ушел около десяти и пришла Пруденсия, девушка, убиравшая у нас в квартире. Потом она отправилась купить хлеба и молока, и через некоторое время до моего слуха донесся звонок в дверь. Сначала позвонили осторожно, потом — решительно и настойчиво. Я подумала, что Пруденсия опять забыла ключи, поднялась, все еще сонная, и недовольно отправилась открывать, крикнув:

— Иду, иду!

Мне даже не пришло в голову накинуть что-нибудь поверх ночной сорочки: растяпа Пруденсия не заслуживала того, чтобы соблюдать перед ней приличия. Я открыла дверь, но обнаружила перед собой не служанку, а мать. При виде ее я лишилась дара речи. И она, очевидно, тоже. Мама смерила меня неодобрительным взглядом — спутанные волосы, следы растекшейся туши под глазами, остатки помады на губах и фривольная ночная сорочка, едва прикрывавшая мое тело и абсолютно не соответствующая ее представлениям о благопристойности. Я отвела глаза, не в силах вынести немого укора. Возможно, я еще не пришла в себя после бессонной ночи. Или же меня обезоружила сдержанная суровость во взгляде матери.

— Проходи, не будем стоять в дверях, — произнесла я, стараясь скрыть волнение, вызванное ее неожиданным появлением.