Живко Чинго - Большая вода

Господи, я содрогнулся. А вдруг он схватит сейчас его за горло, подумал я, бедного Кейтена, бедного моего друга. Будь я проклят, какие сильные, здоровенные руки у дяди Силе Николоского. Всего раз или два ткнет рукой в больное место, сразу выздоровеешь. Так тебе косточки разомнет, вылечит лучше любого лекарства. Иногда дядя Силе Николоски и другие задания исполнял. Он как умел, помогал детдомовским работникам, как говорится, лечил на глаз. Я еще помню, как досталось одним старожилам дома. Будь я проклят, каким образом они пострадали. Организовали общий осмотр, на глазок, дядя Силе Николоски переходил от одного к другому, остановился перед одним несчастным и сказал ему:

— Ох, паренек, ты что-то плохо выглядишь. У тебя синяки под глазами, пошли в больницу, посмотрим, в чем дело, нет ли какой опасной заразы. Проверим, птенчик.

А мы уже знали, плохо тому, кто попадет в больницу. Назад ему уже не вернуться. Бедняги не сдавались, до последних сил боролись, кричали:

— Не выдавайте нас, братцы! Нет!

В тот момент я только Бога молил, чтобы дядя Силе Николоски не забрал Кейтена в больницу. Когда Кейтена повернули к нам лицом, мы увидели его выпученные глаза, крепко сжатые губы в пене. С кровью.

— Ну, этот уже отошел, царство ему небесное, — сказал Силе Николоски, положите его на кровать, с ним все!

— Может ему какое снадобье дать? — сказал папочка, клянусь, так и сказал, снадобье.

— Да какое там снадобье, Аритон Яковлески, — ответил дядя Силе, — попусту таблетки изведем, все, брат, конец ему. Как его спасешь, когда его как будто придавили, или околдовали его или как будто черти на нем ездили! Нет, это ненадолго, Аритон Яковлески. Погляди на него, кожа да кости, ночью, самое позднее утром все тело его рассыплется, косточка за косточкой, все кости свалятся вовнутрь, такая уж у него болезнь. Даже если произойдет чудо, и он выживет, то ужасная будет картина. Как для выставки, Аритон Яковлески. Так что пусть лучше побыстрее собирает манатки. (Это он душу имел в виду, будь я проклят, Кейтенову душу). А если вдруг останется жив, то ослепнет, а может, оглохнет и, головой ручаюсь, будет немым! Будь я проклят, немым, так сказал дядя Силе Николоски.

В этом мрачном предсказании детдомовского врача таилась для меня и Кейтена самая большая надежда. Мы знали, будь я проклят, все уже знали, по опыту, что если дядя Силе кого-нибудь вычеркнет из жизни, то все прекрасно, тогда человек проживет сто лет. Клянусь, если дядя Силе Николоски напророчит худое, не бойся, будь на сто процентов уверен, даст Бог, обойдется. Бойся, если скажет, что здоров, тогда точно не встанешь. В этом смысле дядя Силе, насколько я помню, никогда не ошибался, на это я и надеялся больше всего.

— Поправится, поправится! — я был счастлив, будь я проклят, я обезумел от счастья, заорал: Поправится!

И папочка, и все остальное начальство сделали вид, будто меня не слышали, молча ушли, не обращая внимания на мою выходку.

Болезнь Кейтена захватила меня полностью. Я не заметил, как пришла весна, затем лето, затем зима. Казалось, что мы болели вместе. Будь я проклят, вместе. Видно было, что его душу жгли мучительная лихорадка и страх. По лицу, голове, рукам, ногам, по всему телу у него пошли черные пятна. Все это время он не открывал своих ясных глаз. Спал странным долгим сном. Будь я проклят, он болел тысячу лет.

Спасение пришло, откуда его не ждали. В доме жил милый, незаменимый человек, Верна Яковлеска, жена Аритона. Она редко выходила из своей комнатки, держалась обособленно, тихо. Говорили, что старушка не совсем в себе, немного тронулась, и папочка держит ее взаперти. В войну у нее расстреляли единственного сына, значит, у папочки был сын. Будь я проклят, сын. Ходили и другие слухи, но вблизи ее никто не видел, она жила, как ночная птица, как сова. Долгое время мы даже не знали, что она здесь, в доме, как будто ее и не было среди нас, среди людей. В первый раз мы увидели ее в ту самую ночь у воды, тогда она показалась нам бесплотной тенью, духом. И вдруг она появилась в нашей спальне. Вечером, перед отбоем, мы как раз разбирали постели. Когда она неожиданно показалась в дверях спальни, мы все остолбенели. Конечно, мы испугались ее внезапного появления, ее странного вида. Все так и застыли, кто где стоял, руки не двигались, немыми взорами мы разглядывали эту необычную черную женщину. Она вся была в черном. Будь я проклят, в черном. Она напоминала что-то страшное, смерть, которую мы видели во дворе. Видя наше замешательство, она тоже в нерешительности постояла на пороге, как будто раздумывая. Но потом, будто вспомнив что-то важное, быстро-быстро направилась к кровати Кейтена. В дальний угол комнаты. Будь я проклят, она знала. Мы видели, как она опустилась около его постели, положила руку ему на лоб и нежно погладила его по обезображенному лицу.

— Мой милый, — сказала она тихо и так нежно, что нас как волной окатило, оцепенение и скованность пропали, мы увидели, что это мама, Кейтенова мама. Будь я проклят, наша мама. У нее были ласковые руки, приветливые сияющие глаза, тихий и знакомый голос, милый, материнский, она будила его: — Сыночек, дорогой мой сыночек, — говорила она.

Будь я проклят, мы сразу узнали этот голос. Он жил в нас, незабываемый голос наших матерей. Этот неузнанный голос слышался нам днем и ночью, он вел нас к Сентерлевой вершине. Ох, пусть этот миг длится вечно! Я взмолился, если что-нибудь может не исчезнуть, то пусть это будет любовь наших матерей. О, Боже, все это было так прекрасно, страшно, истинно, ложно, единственно, близко, больно. Будь я проклят, мама. В мире только солнце ярче глаз матери, ее безмерной любви. Единственной, незаменимой любви, клянусь. Сквозь страшный колдовской сон он услышал ее голос, пересохшими губами он в забытьи прошептал:

— Мама, милая мамочка!

Клянусь, в эту минуту его больные глаза блеснули. Первый раз тогда я увидел в них светлую каплю, будь я проклят, он плакал. Кейтен плакал, плакал по-своему, в его глазах играли зарницы, он все делал по-своему. Кейтен, друг мой, я хотел прижать его к груди и никогда не выпускать из объятий. Все-таки он был ребенком, как и все дети в доме. Клянусь, он был ребенком, хотя и был горазд на выдумки и умел вести себя как взрослый. Видно было, что он по-настоящему несчастен, и в груди у него бьется маленькое разбитое сердце. Будь я проклят, он не переставал говорить; повторял, бредил:

— Мама, мама, моя мамочка! — он беспрерывно звал ее, и я видел, видел, как на его лице опять появилась его неизменная улыбка. Будь я проклят, он смеялся.

Друзья мои, в тот день я чуть с ума не сошел от радости! Казалось, страх покинул меня, я видел, что вокруг струилась вода… Клянусь, бескрайняя вода, бесконечная надежда. Будь я проклят, надежда.