Роман Коробенков - Прыгун

Из сумрака проявился еще один больной, одетый так же, как я, но без галстука, отчего он выглядел эксцентрично. Шаркая тапочками, с непрозрачным пакетом, он спешил оттуда, куда я двигался, туда, где я уже был много раз и куда в очередной раз уходил. Свобода…

— Не оглядывайся, — сказал он, минуя меня, но утверждать, что так произошло, я не могу. — Иначе увидишь невообразимую жесть. — Мне показалось, что лицом и голосом этот человек напоминал отца Мануа.

Его шаги стихли, и откуда-то справа наползла отчетливая сухая музыка рояля. Возникнув как галлюцинация, она разрослась и стала зловеще приближаться.

Завороженный, я шел на звук, плодя фантастические предположения. Я насчитал шагов триста, прежде чем из тумана плавно выплыла сложная композиция.

Подле огромного, как поверженный шкаф, рояля ядовито-коричневого цвета флегматично, но диковато плодила общее действо странная троица.

Очень высокий и худой человек во фраке занимал острую позицию на трехногом рояльном табурете. Колени его хищно целились в стороны, а тонкие длинные пальцы собирали музыку на черно-белых клавишах и выплескивали за борт — в жизнь, что сопровождалось выбросом широченной ленты торфяного дыма из широко распахнутой пасти рояльной крышки. Лента расширялась спустя короткий промежуток и забирала в себя все небо и почти все четыре стороны, за исключением узкого квадрата видимости, который равномерно двигался вместе с владельцем зрения. Если музыка преисполнялась тревожности — лента темнела, если она ускорялась — облако расширялось, если затихала — немного более светлые тона начинали валить из странного инструмента. Забавнее всего выглядела огромная черная кроличья голова с большими пушистыми ушами, что крепко сидела в остром черном воротнике фрака и покачивалась в такт музыке.

Подле маэстро находилась принцесса в кремовом дутом платье а-ля старина, в котором ее руки, ноги и голова казались диковинными цветками, растущими из пышных розовых бутонов. Голова была светлой и тщательно уложенной в нечто светское. Она улыбалась себе и пела — старания выражалось много, а голоса не замечалось. Немая певица жестикулировала, изображая погружения в себя.

Она не обращала на меня внимания, когда я невероятно медленно тек мимо нее. Половина ее лица, видимая мне, выглядела совершенной, все казалось гармонично всему. Но стоило мне минуть загадочную принцессу, и я увидел другую половину. Казалось, ее пожрал пожар, черты размыло, кричащая цветность прилила к тканям.

Я увел взгляд в сторону так, что даже розовость пропала из углов глаз. Но именно тогда я услышал пение. Оно было чудесно и пылало, уши благоговели, дрожа на лезвии ее голоса. Странность заключалась в мелочи — голос мерещился взрослым, так могла петь лишь зрелая женщина, а принцесса едва ли достигла совершеннолетия. Стоило повернуть голову назад — и девушка становилась немой, продолжая отчаянно петь.

Рядом с ее широким розовым платьем медленно и рывками ездил четко по кругу небольшой пластмассовый велосипед на трех колесах. Он отчетливо пустовал, тем не менее кто-то с осязаемым трудом крутил педали и увесисто сопел. Яркая красно-желтая гамма трехколесника была кричаще ядовитой, она обжигала глаза — слезы и луковая резь появились мгновенно.

— В большом городе приятно видеть знакомых людей, — поведал кто-то невидимый невольно плачущему мне. — Ты как?

Я не увидел, кому ответить, и не был уверен, что слышал это. Потому засеменил прочь, фиксируя запоздалости типа высоты маэстро, что казался выше меня, сидя на стуле, или полноценности прически даже на сожженной стороне головы принцессы.

Музыка удалялась, туман густел, и я обратил внимание на то, что мой персональный квадрат сужается. В этом виделось что-то нехорошее, я прибавил шагу, держа руки наготове, пока пространство видимости настойчиво сокращалось.

Вскоре звуки рояля пропали, на смену пришел жестяной свистящий вжик, полный холода и плохих предчувствий. Я сбавил темп, стараясь подражать кошке, во мне точно собралась в энергию пружина.

В негативе местности прорезалась огромная фигура в массивном поварском колпаке и фартуке, заляпанном алыми брызгами. Она методично пластала великанским ножом большие фиолетовые куски мяса на мелкие фрагменты и имела зверскую бессмысленную физиономию. Курчавые длинные волосы тяжеловесным хаосом обкладывали угловатые черты.

Гигантские волосатые руки проделывали манипуляции на сплошном листе нецарапаного металла, который лежал на металлическом же столе. Огромная гора нерубленого мяса занимала половину листа, порезанная органика порциями ссыпалась в огромный таз, упертый в фартук страшного повара.

Глаза свирепца пристально воткнулись в мое тело и цепко двинулись следом. Мне казалось невозможным уклониться в темень — было жутко упустить повара из виду. Меня полнила уверенность, что он бросится за мной, размахивая исполинским ножом, который мнился безрассудно пьяным от выпитой крови.

Мой путь пролег совсем рядом. Повар замедлился при моем приближении, звук рождался реже, но стал отличимо длиннее. Глаза его становились все бешенее, крови в них становилось все больше.

Тем не менее я благополучно минул его, хотя издай он шмыг носом даже ради шутки, и я был бы уже далеко, попутно растеряв две из своих оставшихся трех жизней.

Едва темнота сомкнулась за моей спиной, я припустил в сторону, не жалея ног и дыхания. Все слилось в одну дымку «кофе с молоком». Сердце стучало так, будто это не ноги, а оно осуществляло толчки изнутри грудной клетки, бросающие меня далеко вперед.

Вжик подозрительно исчез, исчезло и время, бежал я очень долго, меняя направления, истерично стараясь не уклониться назад.

Потом мрак начал светлеть, точнее — он продолжал быть густым, но цвет его вдруг проявился телесным. Обманчивая дымка плодила иллюзии деревьев впереди, но, сколько ни старался, достичь ни одного из кажущихся стволов мне не удалось. Подобные образы росли и ширились.

Судя по теням, впереди наметилась чаща, но вместо нее я со всего размаху влетел в толпу оживленной публики. Народу оказалось много, они сразу заметили меня и стали пытаться обступать или по крайней мере приблизиться. Возможно, эти игрища устраивал со мной мой загнанный разум, а многочисленные фигуры стояли на месте, раскачиваясь и гудя многоголосый зловещий мотив. Тут было множество карликов вперемешку с полнорослыми прокаженными, напоминающими внешне шахматные пешки, а прочая человекообразность выглядела фигурами постарше. Лица большинства были стерты замысловатыми экземами и язвами, чудовищные наросты и вздутия обкладывали лоб и глаза, отвратительные бели пенились повсеместно. Они тянули руки, но не прикасались, они пытались обступать… Озираясь, я мчался через их строй, проделывая чудеса ловкости, чтобы избежать столкновения.