Имре Уйвари - Особенный год

— Взяли и просто так вылили? — перебил я его. — Бенчик принес палинку, чтобы вылить ее в раковину, не так ли?

Дежурный улыбнулся:

— Все было не совсем так, но она действительно оказалась в раковине. А сейчас и сам Бенчик нисколько не жалеет об этом. Когда он умывался, то сказал: «Так даже лучше, а то бед с ней не оберешься».

Удовлетворенный таким объяснением, я не стал больше ничего разузнавать и даже не наказал Бенчика, считая, что товарищи по-своему проучили его, дав понять, что они никому не позволят нарушать порядок и дисциплину в подразделении.

Если меня спросят, каким образом можно установить и поддерживать порядок в подразделении, я, не задумываясь, отвечу: только строгостью к тем, кто его нарушает. И все же Бенчика я не наказал. Быть может, я не проявил достаточно твердости, сам точно не знаю, почему я поступил именно так, а не иначе.

Вы можете задать мне вопрос: а имеет ли право командир-воспитатель так поступать? Разве он может оставаться на заднем плане, стоять, так сказать, в тени и наблюдать, как развиваются события? Меня затем и назначили командиром роты, чтобы я воспитывал солдат, а я жду, пока солдаты сами не разберутся в вопросах дисциплины.

В роте еще нет полного порядка, но я уже вижу, что после инцидента с Лукачем и откомандирования Никоша солдаты изменились к лучшему. Они порой уже не ждут, чтобы командир принял меры против нарушителя, а начинают действовать сами. Они стали внимательнее друг к другу. Верль, например, заботится о том, чтобы письмо Хетеши любым путем, но попало к его возлюбленной. А Шандор Хайду сообщил мне, что у Иштвана Балога родился сын, а тот не решается попросить у меня краткосрочный отпуск, так как последнее время неважно учился и боится, что я отвечу ему отказом.

Не может быть, чтобы Хайду пришел ко мне только потому, что он смелее Балога и к тому же старослужащий солдат, который знает, что в подобных случаях молодому отцу положен по закону краткосрочный отпуск.

Я еще не рискну утверждать, что такое поведение вполне сознательно, однако нельзя не отметить, что налицо некоторые признаки, свидетельствующие о том, что в роте складывается небольшой, но крепкий коллектив. Случаются и еще долго будут случаться отдельные инциденты, которые будут огорчать нас и тянуть роту назад, однако сколочено ядро коллектива, состоящее из солдат, которые заботятся друг о друге, помогают товарищам, предостерегают их от неверных поступков, а это уже много.

За хорошие показатели в учебе и дисциплине я предоставил Шевелле краткосрочный отпуск. В понедельник на вечерней поверке был зачитан приказ об этом. Шевелла пошел к начфину полка и попросил выплатить ему денежное содержание за месяц вперед, так как он хочет купить подарки сынишке и жене, которая сейчас болеет.

Лейтенант Месарош просьбу солдата удовлетворить не смог, но сказал о ней секретарю комсомольской организации старшему сержанту Балатони.

Солдаты стали о чем-то перешептываться. Скоро у них созрел план. Я кое о чем догадывался, но сделал вид, что ничего не знаю, и вмешиваться не стал, решив, что пока тайна должна остаться тайной.

Утром во вторник односельчанин Шевеллы рядовой Лайош Мольнар пришел ко мне и попросил увольнительную записку на сутки. Я знал, зачем ему это понадобилось, и потому с улыбкой ответил солдату:

— Увольнение разрешаю.

Подойдя к окошку, я увидел, как Лайош Мольнар, нагруженный большими свертками, направился к железнодорожной станции. Меня охватило чувство удовлетворения. Хотелось пойти в казарму и пожать руку Балатони, Юхасу, Калисте и другим солдатам, которые все еще заговорщически перешептывались.

Втайне я превратился в их соучастника и сам волновался относительно того, какое впечатление произведет сюрприз. Я обо всем был осведомлен, и лишь один Шевелла ни о чем не догадывался.

Он очень спешил к вечернему поезду, держа под мышкой небольшой сверток, в котором находились недорогие игрушки для сынишки.

Мне показалось, я вижу, как он входит в дом и привычным тихим голосом говорит: «Добрый вечер!» Затем он разворачивает свой пакет, а жена, целуя, благодарит его за дорогие подарки, которые он им прислал.

Шевелла от изумления теряет дар речи, потом смущенно бормочет, что он ничего не присылал, так как у него не было денег. Тогда жена подает ему открытку, на которой написано: «С любовью от папы!»

Шевелла будет удивленно разглядывать открытку, которую он действительно вчера собственноручно написал, а потом отдал дневальному, чтобы тот отнес ее на почту.

И тут он кое-что начнет понимать. Оказывается, посылку вместе с открыткой принесли всего за несколько минут до его прихода и оставили за дверью. Шевелла крепко поцелует жену и малыша, а уж потом расскажет о тех, кто прислал им подарки, наполнившие сердца Шевеллы и его супруги благодарностью к добрым и чутким друзьям…

Вернувшегося из отпуска Шевеллу солдаты встретили так, будто ничего не случилось. Старшина назначил его в наряд, а младшие командиры, казалось, были, как никогда, строги. Зато за спиной Шевеллы солдаты хитро перемигивались друг с другом.

«Интересно, кто же, если не они, прислал моей жене и сыну столько подарков?» — ломал себе голову Шевелла. Хотя он был уверен, что это сделали ребята из роты, но кто именно — этого он не знал. Он надеялся увидеть у кого-нибудь на лице загадочную улыбку, но даже словоохотливый Юхас и тот проходил мимо с таким невозмутимым видом, что Шевелла начал теряться в догадках.

Правда в это время произошло другое событие, которое приковало к себе внимание солдат.

Рядовой Андраш Лукач получил из дому анонимное письмо, в котором сообщалось о том, что жена не верна ему.

Лукач начал решительно действовать. Он пришел ко мне и попросил отпустить его домой.

Солдат был настолько возбужден, что я, по правде сказать, даже не знал, что же ему ответить. Отпустить на свой страх и риск? А вдруг он в порыве ревности сорвется и совершит преступление? Не лучше ли отговорить его от этой поездки?

Я сходил к командиру батальона и рассказал ему, в чем тут дело. Комбат посоветовал мне отпустить Лукача домой, но только не одного. Он сказал, что парень горячий и нужно сделать так, чтобы он не совершил ошибки. По выражению лица комбата я понял, что ему хотелось, чтобы сопровождал Лукача я сам. А дело это случилось как раз под праздник.

«Как же быть с женой? Чем я объясню ей свое отсутствие? Я и так очень редко с ней бываю, — думал я. — Да и какое я, собственно, имею право вмешиваться в личную, уже семейную жизнь своего подчиненного? У меня забот с ними и в расположении роты хватает».

Комбат, заметив мои колебания, улыбнулся, а на лице у него было такое выражение, будто он хотел сказать: «Знаю я тебя, ведь все равно поедешь. Ведь тебя самого беспокоит судьба солдата. Никому другому ты такого дела не поручишь. Ну, чего же ты еще раздумываешь?»