Имре Уйвари - Особенный год

«Спрятал я у себя в сарае одного русского, — сказал он. — В сене».

Я так и обомлел: на хуторе гитлеровцев полно, а тут тебе русский. Буркнул я Жори что-то непонятное.

«Не бойся, я сам о нем позабочусь. А тебе сказал только на тот случай, если вдруг со мной что произойдет… Нужно же кому-то знать о живом человеке… Раненый он, и ему помочь нужно».

Жори ушел, а я время от времени стал поглядывать в его двор (мы с ним соседями были). Видел не раз, как он с вилами на плече, как ни в чем не бывало, шел в сарай, а у самого все карманы оттопырены: еда там была для русского. В сарае он подолгу бывал, а когда выходил оттуда, то нес охапку сена для лошади, чтобы подозрения никакого не вызывать.

— А разве гитлеровцы сеновал не обыскивали? — поинтересовался я.

— Однажды они туда зашли, но Жори так укрыл раненого, что не нашли они русского… Да и не догадывались даже об этом. На следующий вечер Жори снова зашел ко мне.

«Послушай, Иштван, — сказал он мне. — У русского очень плохая рана… Не нравится она мне. Перевязал я его, но этого мало… Врача ему нужно».

«А где ты возьмешь врача? — удивился я. — В Берхиде, правда, есть доктор, но туда идти сколько придется, да и кто пойдет к тебе перевязывать русского, когда кругом фрицы?»

Мы немного помолчали.

«Долго он там оставаться не может, — ткнул Жори пальцем в сторону сарая. — С такой раной шутить нельзя. Ему лекарство нужно и чистые бинты. Моя старуха прокипятила чистую простыню, но это совсем не то, что нужно».

Пробормотав еще что-то, он ушел и не появлялся у меня целых два дня. Только на третий день я снова увидел его.

«Черт бы их побрал, этих немцев, что-то они не собираются уходить отсюда. Нужно что-то делать».

«Что же ты хочешь делать?» — спросил я.

«Отнести его нужно к русским, пока не поздно…»

«Это при фрицах-то?!»

«Ночью отнести, а ночью они и сами боятся… Ну и, конечно, смотреть нужно в оба».

Жори ушел, а я стал наблюдать, что он делать станет. А он взял вилы и пошел в сарай. Видимо, оттуда посматривал, когда дорога будет свободна. Вскоре в хутор приехала немецкая машина, но через несколько минут укатила по направлению к селу… Дверь сарая вдруг распахнулась, и в дверях показалась мощная фигура Жори, на спине которого как мешок лежал раненый. Иштван быстрым шагом направился к аллее и скоро скрылся из виду.

Встретился я с ним только утром следующего дня.

«Удалось?» — спросил я.

«Думаю, что да. Через линию немецкой обороны я его перенес и оставил на ничейной земле. До русских окопов рукой подать было… Русский сказал, что он теперь и сам доползет до своих».

Оказалось, что раненого подобрали русские разведчики, которые отнесли его на перевязочный пункт, где он и рассказал своим о том, как его укрывал у себя в сарае неизвестный венгерский крестьянин.

Спустя двадцать лет старший лейтенант Федяев решил разыскать человека, который в войну спас жизнь нашему бойцу.

Позже удалось установить, что того крестьянина звали Иштваном Жори…

Повестку из военкомата мне прислали как раз в то время, когда у нас в клубе демонстрировался советский фильм «Солдатами не рождаются».

«Пожалуй, это верно», — подумал я, прочтя на афише название фильма. Сказать, чтобы мне особенно хотелось идти в армию, я не мог, однако прекрасно понимал, что идти нужно. Идут же другие служить, но я, возможно, не протестовал бы, если бы меня по чьей-нибудь протекции не призвали. Хотя, откровенно говоря, я и не люблю протекций.

На заводе, где я работал до армии, иногда случалось, что мне, как бригадиру молодежной бригады, денег начисляли больше, чем другим членам бригады.

— Ну, вот и наш заработок стал расти, — сказал я ребятам однажды, получив больше денег.

— Это тебе прибавили, чтобы послушнее был! — пожав плечами, выпалил один из парней.

А я-то думал, что нам всем повысили расценки. Я тут же пошел к начальнику смены и спросил его, почему он так сделал.

— Ты бригадир, тебе и следует больше других получать!

— Если другим по-старому будете платить, тогда и мне ни на форинт больше не давайте! — решительно заявил я.

Моя настойчивость привела к тому, что всем членам бригады повысили расценки, условившись, что мы увеличим выпуск продукции на два процента.

И хотя я ненавидел протекцию, я все же не стал бы протестовать, если бы кто-нибудь помог мне избежать призыва.

Интересно, почему это так? Да потому, что я еще плохо знал самого себя. Настанет время, когда я буду еще ожесточеннее выступать против всякого отлынивания, намного ожесточеннее, чем до армии на заводе. Хотя там мы работали сдельно и, следовательно, дело упиралось в зарплату, а тут…

Словом, могу сказать, не стесняясь: я очень изменился. Да и не только я один. Кто знает, как у человека появляются симпатии к тому, от чего он раньше старался держаться в сторонке?

Как сейчас, помню первый вечер в казарме. В комнату вошел сержант и спросил, кто желает немного поработать (нужно было перенести стулья из одного помещения в другое). Из строя вышли только двое.

— Ну и подлизы! — прошипел им в спину кто-то из солдат.

Но таких теперь мало! В последнее время у нас в подразделении шел спор о том, почему до сих пор еще не все солдаты сознают, что любой номер артиллерийского расчета обязан действовать только на «отлично».

Расскажу об одном случае, который глубоко запал мне в душу…

Я его помню так, как будто это произошло вчера.

Мы находились на стрельбах. Цели тащил за собой на длинном тросе самолет. Подготовка к стрельбам прошла хорошо. Все действовали слаженно и точно. Солдаты надеялись, что если и эти стрельбы отстреляем на «отлично», то не миновать нашей батарее почетного звания «Отличная батарея». Однако на самих стрельбах все наши надежды были развеяны в пух и прах одним-единственным человеком. Им оказался наводчик орудия рядовой Хетени.

Когда я увидел, что наши снаряды рвутся на значительном расстоянии от цели, меня чуть было удар не хватил. Хотелось заорать от злости. Я даже не подошел к Хетени, боялся за себя: вдруг не сдержусь и скажу ему что-нибудь недозволенное. И хотя результатов стрельб нам еще не сообщили, я и без того знал, что цель ушла невредимой. И все из-за одного Хетени. Трудно было понять, как при столь благоприятных для нас условиях можно было не поразить цель.

Я отошел от орудия подальше, но остальные солдаты набросились на наводчика.

— Мазила сонный! — крикнул ему рядовой Нондор Креч. — Еле шевелился!

— Думаешь, ты попал бы? Не удалось, — значит, не удалось! Возьму осенью да демобилизуюсь! — оправдывался Хетени.

Меня эти слова сильно возмутили. Я, конечно, понимал, что неудача может постигнуть любого человека, но чтобы вот так реагировать на замечания товарищей… Такое отношение Хетени возмутило не только меня, но и всех солдат.