Полина Жеребцова - 45-я параллель

Бабушке по отцу удалось оформить документы, и она забрала внучку к себе. Они жили впроголодь на крохотную пенсию, но Кристина радовалась тому, что ее не избивают, как раньше в детском доме.

Дед женился на другой женщине, оставил семью. Кристина с бабушкой ютились в подвале, где мыши проели доски – их единственное ложе. Снять комнату им было не по карману.

– В детском доме мне выбили передние зубы. Пьяный воспитатель стукнул головой о поручень кровати, – сказала девочка.

А затем она прочитала свои стихи. Это были пронзительные строки о том, что голодный человек не замечает красоты мира, ему все равно, летают ли в космос ракеты, он думает о хлебе и держится за больной живот.

Я записала ей наш телефон на бумажке, но она, скорее всего, потеряла ее, выбираясь из толпы. Мне хотелось помочь Кристине. Но как? Наше собственное положение ухудшалось с каждым днем. Снимать половину дома на Нижнем рынке мы уже не могли и начали вести переговоры о маленькой комнатке. Хозяйка комнатки, пригласив нас для знакомства, едва взглянула в паспорта и громко возмутилась:

– Черные из Чечни в моем жилье не нужны!

Узнав, что мы были на войне, она выгнала нас за порог и отказалась сдать жилье. Посредница, которая привезла нас, расстроилась. Пыталась убедить хозяйку комнатки, что мы – русские, но нам все равно ничего не сдали. После того как это стало достоянием маклеров на Пятачке, все отказались нам помогать.

Февраль не принес ничего, кроме стужи. Несколько раз нам угрожали соседи, заподозрив, что мы – чеченцы, а хозяйка требовала оплату вперед. Пришлось написать на бумаге объявление о продаже вещей и расклеить на ближайших транспортных остановках.

Семья из Дагестана, занимающаяся фермерством, позвонила нам в тот же день. Муж, жена и трое детей приехали на машине. Они купили разбитую синюю вазу, принадлежавшую некогда моей прабабушке и три фигурки из чугуна, наследство прадедушки. Вырученных денег хватило на самую простую еду в течение недели.

В детстве я ругала маму, спрашивая, почему мы не уехали во время войны? Почему не спаслись из-под бомб? Но что бы делал человек, приехавший сюда без средств? Не имеющий возможности арендовать угол? Он моментально стал бы бездомным и, возможно, замерз бы на улице от голода и холода. У русских не принято родниться с дальними родственниками. Все не так, как в Чечне, где живут целыми кланами. Тетушка Юлия нас жалела, изредка угощала, но на этом все.

Пенсионерка Клавдия, к которой мы обратились с просьбой пустить нас к себе на постой, сразу отказала, опасаясь, что ее примут за пособницу чеченских боевиков.

– Коты мне дороже, – сказала она. – А ухаживать за мной может и социальный работник.

В марте пришла новая беда: двадцатого числа мне исполнялось двадцать лет.

По российскому законодательству именно в этом возрасте человек обязан поменять внутренний паспорт, отсутствие которого чревато серьезными проблемами.

Для нас это означало совершенно безвыходную ситуацию.

Во-первых, чтобы человеку выдали паспорт, он должен иметь собственное жилье или прописаться у родных.

Во-вторых, если гражданин не имеет такой возможности, он должен стать бомжом и не беспокоить представителей власти.

Но мы все-таки решили побеспокоить и направились в паспортный стол, находящийся на территории районного отделения милиции.

В холле стояли дерматиновые кресла, как в советских кинотеатрах, а граждане жались вдоль стен, пытаясь заскочить в кабинет руководства. Это называлось живой очередью, когда нет предварительной записи, нет номерков с датой и временем и люди со своими проблемами рвутся, кричат и периодически дерутся прямо в коридорах.

Обездоленными и затравленными людьми управлять легче. Это поняли еще при Иване Грозном, проведя соответствующие реформы. Реформы оказались весьма действенными и настолько актуальными, что применялись до сих пор в полном объеме с той лишь разницей, что оружие вышло на другой уровень. Жизнь так и осталась ценой в копейку.

Мама, выстояв очередь, подошла к информационному окошку.

– Все решает наш главный. К нему идите! – фыркнула ей в лицо сотрудница паспортного стола, молодая девушка с милицейскими погонами.

Она не назвала нужную дверь, отвернулась и продолжила красить лаком ногти. Табличек на кабинетах не было, только номера. Поэтому люди бестолково сновали по коридорам и холлу, пытаясь угадать «правильную цифру», как в лотерейном билете.

Я наблюдала за посетителями: граждане рвались к заместителю начальника, к секретарю, а дверь главы паспортного стола находилась справа от информационного окошка. Проход к ней преграждала кадка с засохшим растением. Рядом стояли несколько человек с объемными папками в руках.

– Меня послали на три буквы, – сообщила мама.

Она задыхалась. Идя ко мне по видавшему виды светлому линолеуму, мама не заметила, что в одном месте он опасно задрался, и едва не упала.

– Начальник здесь, – указала я искомое направление. – Но мне не нравится, что мы должны выпрашивать паспорт, положенный по закону!

– А что делать? – пожала плечами мама. – Без документа милиция схватит тебя на улице, и поминай как звали. Что угодно можно повесить на человека, у которого бумаги не в порядке. Ограбление, убийство. В военное время за отсутствие паспорта полагался расстрел.

Свой первый паспорт я получила в пятнадцать лет. Теперь следовало обменять его, поскольку прошлый документ автоматически становился недействительным.

Дверь в кабинет начальника приоткрылась, и изящная блондинка в короткой юбке появилась из-за кадки с засохшим растением, словно видение, крепко держа поднос с кофе и пирожными. От аромата съестного у меня закружилась голова.

– Попридержи-ка остальных, – дала команду мама, рванув в узкую щель, пока дверь не захлопнулась до конца.

Очередь заволновалась, зароптала, но мама, расталкивая на ходу людей, за долю секунды преодолела расстояние, опрокинув кадку, и успела поставить ногу в калоше и теплом носке так, чтобы дверь не могла закрыться.

Мы оказались в кабинете. Здесь мебель резко отличалась от той, что стояла снаружи. На этой территории чувствовалось влияние западных фильмов о сицилийской мафии: обитые натуральной кожей роскошные диваны манили присесть, у окна стоял тяжелый стол из красного дерева, за которым сидел внушительного вида широкоплечий мужчина с безрадостным лицом и глазами, выражающими миру не больше, чем это делают стеклянные шарики.

Изящная блондинка вздрогнула, отпрянула от стола, на который успела поставить поднос с пирожными, и попятилась, стараясь не смотреть в глаза начальнику.

– Вам чего? Милостыню не подаем! – Начальник отхлебнул кофе.